войны, а накануне выхода из Таверно еще раз объехал войска и говорил с ними:
– Горы велики, есть пропасти, есть водотоки, а мы их перейдем, перелетим! Мы - русские! Бог нас водит - он нам генерал! Лезши на горы, одни - стреляй по головам врага, стреляй редко, да метко! А прочие - шибко лезь в россыпь. Влезли: бей, коли, гони, не давай отдыху. Просящим - пощада: грех напрасно убивать. Кого из нас убьет - царство небесное. Церковь бога молит. Останемся живы - нам честь, нам слава, слава, слава!
– Веди нас, отец наш! Рады стараться. Веди! Идем! Ура! - отдавалось в горах.
10 сентября ранним утром выступали.
Суворов прощался с гостеприимными хозяевами. Его окружили многочисленные внуки, дети Антонио Гаммы.
Жена Антонио, высокая дородная старуха, протянула графу подарок шерстяные носки, которые она связала сама: Сульверо пускался через Альпы в нитяных носках и ботфортах.
Александр Васильевич благодарил, но отказался, как выразительно ни смотрел на него Прошка. Сказал, что ни разу в жизни не носил шерстяных носков.
– Солдату не пристало греться!
Тогда кто-то из семьи предложил заменить холодную каску шляпой войлочной, широкополой.
Этот подарок Александр Васильевич принял охотно.
Австрийскую каску сунул Прохору, а шляпу тут же надел. Он обнял на прощанье старика Антонио:
– Добрые вы люди! Жалко расставаться! Друг Антонио, едем с нами!
Антонио остолбенел. Мгновение он стоял, хлопая глазами. Потом улыбка осветила его морщинистое лицо. Он вспыхнул, как молодой. Суворов подсказал то, о чем он все время думал сам, но не смел сказать.
Жена с тревогой глянула на мужа.
– Едем! - решительно ответил Антонио и кинулся в комнаты.
Суворов не верил своим глазам. Он сказал, не думая о последствиях. И ему уже было досадно, что он сказал. Александр Васильевич стоял смущенный.
В доме произошел переполох. Жена, взрослые дети обступили Антонио, убеждали, умоляли его не ехать.
– В такое позднее время года ехать через горы…
– И не на ярмарку, а на войну…
– Помешался человек!
– Что с него толку? Какой он проводник? Он уже видит плохо!
– Замолчите! - грозно повернулся Антонио Гамма.
Он был непреклонен. Он взял свой альпеншток, попрощался с плачущей женой, удивленными детьми и внуками и решительно пошел из дома.
– Надо это человека с места трогать? Добро бы молоденький, а то… Что, своих-то стариков у нас мало? - осуждал барина Прошка.
– Такой старик лучше молодого, - ответил Ванюшка, подводя Гамме запасного казачьего коня.
Антонио Гамма гордо ехал рядом с Суворовым.
III
Где только ветры могут дуть,
Проступят там полки орлины.
Ломоносов
Если до Белинцоны было еще некоторое подобие дороги, то дальше сразу въехали на узкую извилистую тропочку.
Горы, немного раздвинувшиеся у Белинцоны, опять подошли вплотную. Сдавили со всех сторон, как-то совсем прижали к земле. Их хребет терялся где- то в сером небе.
Вдалеке, уже яснее, чем прежде, белел на вершинах снег. С каждым шагом зелени становилось меньше. Все чаще высовывались обнаженные ребра скал.
Тропинка вилась вдоль реки Тичино, перепрыгивая с одного берега на другой.
Вся долина была загромождена камнями - следами недавнего обвала.
Дорога была трудна.
Суворов ехал позади своей маленькой двуколки - единственной колесной повозки во всем обозе. В ней сидели Фукс и Прошка. Двуколка едва тащилась скособочившись. С трудом пробиралась через наваленные камни. Ее кидало из стороны в сторону.
Господин статский советник Фукс не вынес тряски - полез вон. Пересел на коня.
Суворов невольно улыбнулся:
– Это ему не по миланским улицам. Растрясет свой живот. И поделом!
А Прошка, держась за борт двуколки руками, недовольно глядел вверх, на высоченные горы. Сокрушался:
– Господи, и куды нас занесло!
Ванюшка, шедший у самого суворовского стремени, сказал, указывая на Фукса:
– Идти-то лучше: греешься!
В самом деле, ехать было холодно. Резкий ветер откуда-то с гор пробирал насквозь, дождь хлестал то так, то эдак.
– Погодка. Добрый хозяин собаку на двор не выгонит, - пожимался Суворов.
Антонио Гамма догадывался, о чем речь. Смущенно поглядывал, точно он отвечал за непогоду. Оправдывался:
– В сентябре у нас еще тепло. А в этом году… Такая осень… Не запомнит никто…
Вдали, внизу показалась деревня. В ней был назначен ночлег. До Айроло, где уже стояли французы, оставалось десять верст.
…С 12 на 13 сентября всю ночь шел дождь, неистовствовала буря.
Большая часть войск опять ночевала под открытым небом - в домах, в хлевах, в сараях не хватало мест. Деревьев, кустарников было мало. Люди жались к неуютным скалам, стараясь укрыться в какой-либо расщелине. Мокли, зябли в одних мундирчиках, мучились.
Суворов ночевал в доме, одной стеной в котором служила отвесная скала, - к ней прилепился дом. В доме было сыро.
Аркадий, Фукс, офицеры штаба, Прошка, Ванюшка лежали вповалку в углу. Утомленные переходом, они давно спали. Аркаша переносил все лишения молодцом - Александр Васильевич с удовольствием видел это.
Суворов сидел с Антонио Гаммой у очага. Ветер стучал по крыше камнями, выл в трубе, за дверью кашляли, гомонили солдаты и офицеры: все было забито людьми. Александр Васильевич говорил с Антонио о Сен-Готарде, который русские войска собирались завтра атаковать.
Со стороны Италии Сен-Готард был неприступен; К нему вела узкая, едва проходимая для вьюков тропинка.
Суворов за Белинцоной послал корпус генерала Розенберга направо в долину Тавечь, в обход Сен-Готарда.
Антонио Гамма говорил, что от Айроло восхождение на Сен-Готард очень опасно в бурю. Путники, и те часто гибнут от утомления и холода, а тут еще французы, у которых такая надежная позиция.
Прислушивались оба - не стихает ли ветер. Около полуночи ветер стих. Старики улеглись.
К утру перестал и дождь. Было сыро и пасмурно. Над долиной нависли густые, темные облака - они лепились к вершинам гранитных гор.
Невыспавшиеся, измученные люди ежились, согревались у костров. Хотелось поскорее двинуться с места, чтобы отогреться на ходу. Хотелось поскорее в дело.
Букли, косы-давным-давно от дождя растрепались.
Александр Васильевич велел: кос не заплетать, буклей не накладывать не за этим ходить!
Выступили тремя колоннами - Багратион и генерал Барановский обходили с флангов, Суворов - в центре.
IV
Был четвертый час пополудни. Короткий осенний день угасал. В долине уже темнело. А французы всё еще занимали неприступные вершины Сен- Готарда.
Суворовским чудо-богатырям впервые пришлось вести войну в горах.
С неимоверными усилиями карабкались они со скалы на скалу. Уцепиться было не за что - ни деревца, ни кустика, только кое-где мох. Порядком поизношенные башмаки скользили по сырым камням, не держали человека. Люди выбивались из сил, чтобы кое-как продвинуться вперед, чтобы удержаться, не загреметь вниз. Приспосабливались, упирались, где можно, штыками, помогали друг другу.
А французы, невидимые, надежно укрытые камнями и скалами, били на выбор. Много ратников осталось лежать на месте, многие, сраженные, падали с кручи вниз, многие кое-как, с трудом тащились раненными назад к Айроло.
Продвигались вперед крайне медленно. Еще никогда русскому солдату не приходилось сражаться в таких условиях. Враг был и без того почти невидим, а тут еще откуда-то наползало и скрывало все густое, сырое облако. Застилая глаза, тучами плавал пороховой дым: он не позволял разобрать, свой или чужой шевелится за камнем…
