собираться сами — за окнами уже сгущался полумрак июльского вечера.
На улице заметно посвежело, ветер порывисто шелестел кронами деревьев, и, глядя на далекие сполохи молний, Кролик в задумчивости пропел:
— А ведь вихри враждебные веют над нами…
— Да, пожалуй, грянет буря. — Прохоров контрреволюционно улыбнулся, высморкался в два пальца и сменил тему. — Дернешь меня? Бендикс накрылся, женским органом. — Он махнул рукой в сторону лохматой «трешки» с «черным», ностальгически советским номером. — Вон она, ласточка моя, дает просраться. Весьма жидко.
— А «галстук» есть? —Кролик, поймав утвердительный кивок, залез в новенькую «рено», с легкостью запустил двигатель и скоро уже цеплял к своему фаркопу «галстук» — буксировочную веревку.
Хвала Аллаху, завелась «треха» с пол-оборота, и, распрощавшись, владельцы транспортных средств начали разъезжаться по своим делам. Роджер — по своим кроличьим, Серега же — по своим скорбным.
Как же все меняется в этой жизни! Думал ли он четыре года назад, что придется на лохматой бати-ной тачке «бомбить» клиента днями и ночами? Шутить изволите! В те времена он быстро пер в гору, взял бронзу на России, вплотную готовился к Европе, и все было бы хорошо, если бы не черномазый «шкаф» на ринге в Ванкувере. Достал, сука невоспитанная, вывел из себя.
Жутко осерчал тогда Серега — не сдержавшись, пнул гада в пах и тут же локтем едва не вышиб ему челюсть заодно с мозгами. Негра — в реанимацию, Прохорову — дисквалификацию и с «волчьим билетом» в федерацию. Российскую.
Однако он тогда не растерялся и, пустив большой спорт побоку, пристроился в ресторан «Акапульке» вышибалой. Не очень чтобы очень, но на жизнь хватало. Только, увы, всему приходит конец. Совместными заботами ментов, бандитов и налоговой полиции питейное заведение доблестно зачахло, и Серега, вновь оказавшись не при делах, понял, что нужны нынче не бойцы, а стрелки, причем с лицензией на охранную деятельность.
А вот с этой самой лицензией было напряженно. Он в общем-то никогда особо законопослушным членом общества не был, и все в округе знали, что, если Тормоз въедет в нюх, затормозишься надолго. Однажды его даже чуть не посадили, годиков эдак на пять, спасибо, вмешалась спортивная общественность, и олимпийской надежде пропасть не дали. Это уже потом, после армии, Прохоров остепенился и стал пускать в ход кулаки лишь в случае крайней на то необходимости. Возникавшей, впрочем, достаточно часто…
Так или иначе, на двадцать седьмом году жизнь дала трещину. Денег не стало, любимая «тойота», не вписавшись в поворот, превратилась в груду металлолома, а за время, пока он состоял при кабаке, нишу его в большом спорте заняли злые, молодые и способные. Итог печален — крепче за баранку держись, шофер! Да смотри, чтоб пассажиры не «устроили сквозняк», не дали по башке, да не опустили на бабки гаишники, достойные потомки Соловья-разбойника — тот так же свистел и грабил на дорогах.
Гроза между тем стремительно надвигалась. Расколов небо надвое, совсем уже близко полыхнул огненный зигзаг, на мгновение все замерло, и тут же, распугивая котов, пушечной канонадой загрохотал гром. Тучи, казалось, опустились на самые крыши, воздух сделался ощутимо плотным, стихия, судя по всему, шутить не собиралась. «Ну, бля, покатался. — Серега посмотрел на обезлюдевшие тротуары, сплюнул, помрачнел и механически включил подфарники. — Этак и бензин не отобьешь». Чтобы отвлечься от грустных мыслей и хоть немного поднять настрой, он включил приемник, но веселей не стало. Два притопа, три прихлопа плюс тошнотворные последние новости. И тут облом. Прохоров скривился, вырубил вещание и, притормозив на «помидор» [2], вихрем сорвался с места по желтому. Главное — уйти с перекрестка первым и, держась поближе к тротуару, зорко смотреть по сторонам, тогда клиент точно будет твой. А зазеваешься, его тут же подберут конкуренты — кто не успел, тот опоздал.
«Так, есть контакт. — Заметив в полумраке голосующую женскую фигурку, Прохоров включил по- воротник и, приняв вправо, плавно затормозил. — Ну, дай бог, чтоб не последняя». Дверь «трешки» открылась, в нос шибануло косметикой, и послышался юный прокуренный голосок:
— Расслабиться не желаете?
Лет пятнадцать, не старше, пэтэушница кривоногая, такой и низкая облачность не помеха. По идее, надо было бы согласиться — презер мой, мол, кончу быстро, или уломать на миньет за полцены — все равно погода нелетная. Еще лучше трахнуть на халяву на заднем сиденье, на прощанье хлопнув по попке: заходите к нам еще. Однако не стал Прохоров делать этого — несолидно, да и работать надо, буркнул только: «Гуляй, подруга», — и с ревом прогоревшего глушителя покатил прочь.
Едва он выехал на Пискаревку, наконец-таки хлынул ливень, сплошной косой стеной, будто что-то лопнуло на небе. На асфальте запузырились лужи, крупные капли дробно застучали по крыше, и, почувствовав, что дворники не справляются, Прохоров остановился — поближе к тротуару, подальше от греха. И тут же убедился, что в этой жизни не угадать, где найдешь, где потеряешь. Из-за пелены дождя возник насквозь промокший пьяненький мужичок и, узнав, что его согласны везти в Автово за стошечку, бодро полез в машину — хороший костюм, часы от японцев, деньги с такого можно вперед не брать. Строго говоря, переть через весь город за три доллара под проливным дождем, в потемках, — не ахти что, но, как говорится, на безрыбье и сам раком встанешь. Так что включил Серега ближний свет и потащился со скоростью катафалка — тише едешь, дальше будешь. Медленно и печально выехали на набережную, миновали мрачное краснокирпичье «Крестов», и пока тянулись через Неву, огибали Медного коня и катились по ухабам Нарвской заставы, дождь кончился, будто отрезало. На мокрых тротуарах появились прохожие, застучали по асфальту женские каблучки, и в июльской ночи разнесся ликующий лай справивших нужду барбосов.
— Смотри-ка, приплыли уже. — Прокемаривший всю дорогу мужичок расплатился и вышел у экс- ресторана «Нарва», а Сереге тут же улыбнулась удача в лице спешившей в Ломоносов влюбленной парочки. Обратный путь он проделал в обществе двух пьяных, но платежеспособных дам бальзаковского возраста, а когда выгрузил их в Лигово, метро уже закрылось и клиент пошел косяком. Правда, и желающих поправить бюджет путем извоза было хоть отбавляй, так что зевать не следовало.
К трем часам, почувствовав усталость, зверский голод и глубокое отвращение к презренному металлу, Прохоров с наслаждением отлил за киоском, потребил «Спикере» и твердо решил завязывать — плевать, всех денег не заработаешь. Он стремительно миновал район Сенной, лихо вырулил на пустой Московский и на бреющем полетел в крайнем левом ряду, только изношенный задний мост загудел.
Вскоре оказалось, что не он один уважает быструю езду, — не доезжая «Фрунзенской», в хвост ему пристроилась «девятка» с тонированными стеклами и принялась сигналить дальним светом, ежесекундно напоминая о своем присутствии пронзительным ревом музыкального клаксона — «я кукарача, я кукарача». Соседние полосы были свободны, движения практически никакого, и Серега сразу понял, что ребятки ищут на жопу большое дорожное приключение. Есть, однако, хотелось до тошноты, и, решив не связываться, а действовать по принципу «не трожь дерьмо», он уступил дорогу, перестроившись правее, — катитесь с песнями. Ничего подобного.
«Девятка» на обгон не пошла, — по-прежнему держась у Тормоза в кильватере, она пронзительно завывала: «Я кукарача». Понять ребяток было несложно — ску-у-у-у-у-чно, а так наедешь на лоха в колымаге с черными номерами, глядишь, настроение и поправится.
Если путь компромисса не дает результата, нужно вставать на тропу войны. «Ладно, суки». Зловеще ухмыльнувшись, Прохоров резко, чтобы у водителя «девятки» очко сыграло, дал по тормозам и тут же, уворачиваясь от удара, с полным газом ушел вправо. Преследователи, видимо перессавшись, увеличили дистанцию, но музыкальное сопровождение под ослепительный свет галогенок не отключили, и прохоровскому долготерпению пришел конец. Сбросив скорость, он приоткрыл дверь и мастерски, точно рассчитав направление турбулентных потоков, зелено и обильно харкнул на лобовое стекло «девятки». Тут же ушел вправо, затормозил и, хрустнув суставами пальцев, принялся ждать.
— Я маму твою. — Из остановившейся «девятки» выскочил разгоряченный джигит и, потрясая массивным ломиком, называемым в определенных кругах «Фомой Фомичем», с чисто восточным темпераментом устремился к «тройке». — Я жопу твою, я папу твою, я каждый пуговиц твою…
Не дослушав, Серега резко распахнул дверь, и ее острая кромка плотно впечаталась сыну гор между ног, отчего монолог прервался, а сам оратор, схватившись за мужскую гордость, скорчился в три погибели.
— Что, квадратные небось стали? — Окончательно рассвирепев, Прохоров выбрался из машины и
