сильным «бодающим» ударом колена превратил лицо супостата в кровавое месиво. — Свободен, отдыхай.
Тем временем из «девятки» выскочили кунаки подраненного джигита, причем один с пятнадцатидюймовым клинком для выживания а-ля Джон Рембо, другой с цепью от мопеда «Верховина» с элегантным грузиком на конце. Тут же выяснилось, что работать в паре молодцы не умеют, и, без труда «вытянув их в линию», Прохоров от всей души въехал супостату с тесаком своим сорок пятым по печени. А обут он был, между прочим, в ботиночки «Милитари», с железными вставками и армированными острыми кантами. Джигит, екнув всеми внутренними органами, выронил кинжал и покорно залег давиться блевотиной, а Серега, не теряя темпа, взялся за его напарника.
На вид тот был красив и отважен, словно горный барс, только первое впечатление обманчиво. В мгновение ока «барс» забился на водительское кресло, задраился и приготовился благополучно отчалить, но не тут-то было. С легкостью запрыгнув на капот, Се-рега оглушительно вскрикнул и, хорошо вложившись нехиленькой массой, ударил лобовое стекло ребром ступни. Хрустнув, оно тут же превратилось в податливую пленку, тяжелый ботинок вдавил ее внутрь и с силой въехал лицу кавказской национальности конкретно в рожу. Мощно, словно конским копытом….
Финита ля комедия — инцидент был исчерпан.
«Вот так, ребятки, трое ваших сбоку нет». Выдав на прощание блевуну пинок по почкам, Серега сплюнул, подобрал трофеи и направился к своей «трешке». Больше всего на свете ему хотелось сейчас жареных пельменей — с хрустящей корочкой, в сметане и кляксах расплавленного сыра, под томатный сок, чуть подсоленный, с мякотью… Однако полет гастрономических фантазий резко прервали.
Слева выросла громада «тойоты фо раннер», тонированное стекло ушло вниз, и мордастый, стриженный а-ля Котовский бык показал знаками, чтобы Прохоров припарковался:
— Тормози, с тобой будут говорить.
Джип сразу же принялся забирать вправо, как бы подталкивая «тройку» к тротуару, и ничего другого не оставалось, как подчиниться и притормозить. «Нет, пожрать, видно, точно не придется». Вздохнув, Серега прикинул высоту поребрика, чтобы на крайняк рвануть через газон во двор, а тем временем бок о бок с ним остановился белый «шестисотый», и солидный лысый папа в галстуке «кис-кис» негромко выразил свое одобрение:
— Хорошо деретесь, молодой человек. Не лучше ли делать это за деньги?
Выглядел он крайне респектабельно — остатки благородной седины, холеная кожа, шикарный костюм, только вот взгляд был жесткий, как у голодного хорька.
— Подумать хотелось бы. — Выдавив улыбку, Прохоров разглядел в глубине салона совершенно потрясную блондинку в вечернем туалете и, остро ощутив свое убожество, проглотил голодную слюну: «Из ночного клуба, наверное, нажрались, трахаться едут…»
— Надумаете, звоните. — Лысый ласково ощерился и, протянув через окно визитку, сунул следом стобаксовую купюру. — Это за приятное зрелище. Люблю, когда срань черножопую на место ставят раком.
Тонированное стекло плавно поднялось, навсегда скрыв от Серегиных глаз блондинистую красотку, мощно взревел шестилитровый двигатель, и, сорвавшись с места, «мерседес» стремительно полетел по ночному проспекту. Джип сопровождения, двинувшись следом, на первом же перекрестке перестроился и прикрыл правый бок головной машины — крутизна, европейский класс, высший пилотаж. «Бесятся с жиру, сволочи, бензин девяносто восьмой жгут». Прохоров проводил кортеж взглядом и, убрав, не рассматривая, визитку с баксами, что было сил припустил домой — есть хотелось нестерпимо. Миновав «Электросилу», он ушел направо — так короче, да и светофоров меньше, возле железнодорожной платформы вырулил на Ленинский и скоро уже мчался по знакомой до каждой выбоины гигантской полуподкове проспекта Ветеранов.
Когда-то давно на этом месте были леса да болота, где в нищете и дикости прозябали воспетые поэтом убогие чухонцы. Позже на народных костях сатрапы самодержавия возвели здесь усадьбы, разбили парки и сады с гротами да павильонами, где и предались разврату и нравственному разложению. На берегу Литовского озера высились дворцы с башнями и бельведерами, благоухали заросли шиповника, а на поверхности прозрачных вод расцветали диковинные лилии.
Только трудовому народу это как зайцу боковой карман. Нынче от Лиговского озера остался лишь извилистый овраг, на местах цветников и розариев граждане выгуливают барбосов, а вместо белокаменных хором светятся в ночи окнами «точки», «корабли» и «хрущобы». Кто был ничем… Тот стал никем…
«Опять какая-то падла фонарь разбила». Врубив дальний свет, Прохоров зарулил в боковой проезд, осторожно, чтобы не сосчитать ямы, прополз вдоль девятиэтажки и, миновав помойку, припарковался на своем коронном месте — напротив родимых окон, у трансформаторной будки. Теперь следовало позаботиться о безопасности транспортного средства — у нас не дрогнут, угонят и с ушатанным бендиксом. «Страна уродов». Действуя на ощупь, Серега надел колодку на педали, накинул «кочергу» на руль и, выставив на «торпеду» картонку с лаконичной надписью «Пятизарядный автомат двенадцатого калибра. Стреляю без предупреждения», сдернул центральный провод с крышки тремблера — всяким там буржуазным сигнализациям он не доверял. Отечественным, впрочем, тоже….
Свет в подъезде, как обычно, не горел, и если бы не предусмотрительно захваченный фонарик, Тормоз точно вляпался бы — лестницу основательно заблевали, во всю ширь. «Поймать бы гада». Плюнув, он поднялся к себе на четвертый, бесшумно отпер входную дверь и, оказавшись в прихожей, сразу же услышал, как спрыгнул с подоконника сибирский кот Рысик — снизошел, значит, уважает. К слову сказать, был он хищник тот еще — рыжий, прямо Чубайс, уши все в драках изодраны, и частенько, нанюхавшись хлорной вони от «Белизны», ловил не мышей, а кайф.
— Ну как ты, хвостатый, тащишься? — Потрепав хищника по нехилому загривку, он рысью забежал в гальюн, в ванную и, подгоняемый желудочными соками, двинул на кухню. И тут же в недоумении замер — на плите царила пустота. Ни пюре с домашними котлетами, ни сковородки с жареными пельменями — только разогреть, и за уши не оттащишь, ни вкуснейшего омлета с колбасой и луком. Ничего. Ничего того, что обычно оставляла ему мать каждым вечером уже в течение двух лет. И обязательного послания, ну там, «Сереженька, не пей холодного молока» или «Сыночек дорогой, в пельмени не забудь положить сметаны», тоже не было.
«Ну и дела». Аппетит у Прохорова пропал. Не обращая внимания на урчащего Рысика, он выскочил в коридор и прислушался. Из-за двери отцовской конуры слышалось скрипение пружин, нудно жужжал невыключенный телевизор и слышался густой надрывный храп, а вот в комнате матери стояла прямо-таки мертвящая тишина — оттуда не доносилось ни звука, и Серега почувствовал, как у него перехватило горло.
— Мама, — он поскребся, осторожно повернул ручку и почему-то на цыпочках вошел внутрь, — мама…
В комнате никого не было. На разложенном диване лежало скомканное покрывало, в бельевом шкафу, судя по всему, рылись чужие руки, спертый воздух отдавал лекарствами и бедой. Какой-то убийственной, не подвластной человеческому разуму неотвратимостью…
«Так». Серега подобрал с полу разбитые очки, в которых мать обычно смотрела телевизор, замер на мгновение, собираясь с мыслями, и двинулся будить своего геройского родителя.
Действительно геройского — гвардии майор, правда запаса, три боевых ордена, а уж медалюшек-то всяких — не сосчитать. При этом дырка в легком, кое-как залеченный гепатит и чудом уцелевшая левая нога. Правая, по нижнюю треть бедра, осталась в кабине КамАЗа, подбитого из крупнокалиберного на перевале Саланг. Зато и пил Серегин батя геройски — по-черному. Собственно, на тернистую тропу алкоголизма он встал сразу после демобилизации по ранению, но, будучи неоднократно «торпедирован», нашел в себе силы завязать и заступить на трудовую вахту в народное хозяйство. По новой он запил пару лет назад, когда стало окончательно ясно, что Витька, младший брат Сереги, из Чечни не вернется…
— Эй, батя, — Тормоз открыл дверь, щелкнул выключателем и потряс лежавшего ничком отца за костлявое плечо, — где мать?
На полу валялись порожние флаконы «красной шапочки» — средства для обезжиривания поверхностей, воздух был пропитан перегаром, папиросным дымом и запахом давно не мытых телес, зато на самом видном месте красовалась офицерская парадка, правда без орденов и медалей.
