или подавайте в отставку. Тут мне в голову ударяет горчица, причем очень крепкая. Посудите сами: быть суперменом нашей полиции, столько лет получать дырки в шкуру за нищенскую зарплату, помногу месяцев не знать ни выходных, ни отпусков, и все это ради того, чтобы тебя отчитывали, как описавшегося мальчишку! - Хорошо, шеф,- говорю,- я немедленно посылаю вам письмо с просьбой об отставке. Тишина. У него захватило дух. Наконец он бормочет добродушным тоном: - Сан-Антонио... - Шеф? - Не ребячьтесь. С вами стало невозможно разговаривать! - Но, шеф... - У вас с годами портится характер, мой мальчик! 'Мой мальчик'! Вот как заговорил! - Вы слушаете?- спрашивает он. - И даже внимательно!- отвечаю я. Он кашляет. - Вы мне действительно нужны. Жду вас в моем кабинете послезавтра. Выкручивайтесь как знаете. Старик берет верх. - Хорошо. Спасибо за отсрочку... Я довольно резко вешаю трубку на рычаг и выхожу из кабины. - Сколько я вам должен? Я расплачиваюсь с телефонисткой и отваливаю, не заикнувшись больше ни словом о нашей совместной прогулке на берег Мёзы. У нее душа опустошена, как от землетрясения, глаза туманятся слезами, как у Манон. Это может выжать слезу даже у зонтика!
Глава 5
Когда я присматриваюсь к своему поведению повнимательнее, то вынужден признать, что логика и я даже не знакомы. Я всегда действую импульсивно, не заботясь, совпадают ли эти самые импульсы хоть с самой элементарной логикой. Так уж я устроен: слушаю только голос своего мужественного сердца. Это и отличает меня от всех тех недоносков, что подчиняются только голосу своего кошелька. Видали, как я схлестнулся со Стариком и швырнул ему в физиономию заявление об отставке? А из-за чего? Чтобы раскрыть льежскую тайну. Самое смешное то, что я не знаю, с какого конца подступиться к этой истории. Погода просто великолепная. Закусочные полны народу, у баб томное щекотание в грудях. Самое время пополнить количество своих охотничьих трофеев и завалить какую-нибудь телку. Но, несмотря на сцену соблазнения у мадам Ван Борен, душа у меня сегодня никак к этому не лежит, хотя в том, что касается траха, я, как бойскаут, всегда готов. Подойдя к полицейскому в форме, занятому регулировкой движения на перекрестке, спрашиваю адрес криминальной полиции. По его словам, это не очень далеко, поэтому отправляюсь туда пешком. Как я вам уже говорил, я испытываю настоятельную потребность в физических упражнениях. Если я хочу прийти в форму, то должен в рекордно короткий срок сбросить четыре кило! Так что шагом марш: ать-два, ать-два! Робьер у себя в кабинете, который, как и все кабинеты полицейских, пропах табаком и слежавшейся бумагой. Он встречает меня доброжелательной улыбкой. - Не помешал?- спрашиваю я из чистой вежливости, чтобы сохранить высокую репутацию французов. - Напротив... Он смотрит на меня, и его маленькие усики топорщатся, как у кота. Он горит желанием задать мне вопрос. Поскольку мне это сказать легче, я протягиваю ему руку помощи: - Вы хотели меня о чем-то спросить? - Э-э... то есть... вы мне сказали, что расследование в Германии вывело вас на Ван Борена... Поэтому я думаю, что его смерть тесно связана с вашим расследованием. - Несомненно. - Тогда, может быть, мы сложим вместе те элементы, которыми располагает каждый? Я мрачнею. - Слушайте, Робьер, у меня нет привычки тянуть одеяло на себя, но моя работа очень специфична, поскольку речь идет о контрразведке. Поэтому пока что я не могу вам ничего сказать... Уф! Надо пережить паршивый момент. Если у этого малого есть хоть на три бельгийских франка мозгов, он сейчас откроет дверь и вышибет меня из кабинета пинками в зад, называя при этом последними словами. Его лоб краснеет, но той субстанции, о которой я говорил, у него на три франка не набирается. Он остается сидеть и прикуривает сигарету, чтобы придать себе солидности. Чтобы развеять это недоброе облако, я спешу добавить: - Убийство само по себе меня не интересует, Робьер. Я могу оказать вам большую помощь, а всю славу оставить вам. Я не только могу, но и должен так поступить. Поэтому хочу сделать вам честное предложение: помогите мне, не задавая вопросов, и вы сможете построить себе дом из полученных лавровых венков. Согласны? Его тонкий рот растягивается в улыбке. Когда говоришь с человеком таким языком, то можешь быть уверен, что найдешь благодарную публику. - Я к вашим услугам,- говорит он. - О'кей. У вас есть что-нибудь новенькое? - Нет... - Что известно о Ван Борене? Откуда он, чем конкретно занимался? Он проводит узловатым пальцем между пристегивающимся воротничком и кадыком. - Ван Борен,- начинает он,- принадлежал к старинной льежской семье. Его дед был даже бургомистром города... О нем нельзя сообщить ничего особенного. Хорошо учился, занимал видный пост в колониальной администрации в Конго. Вернулся сюда три года назад и женился на продавщице из универмага. Стал генеральным представителем кельнской фирмы 'Оптика'... Семейная жизнь не сложилась. Ван Борен был по характеру заядлый холостяк, а его жена, наоборот, любит жизнь... Вы понимаете, да? - Да, понимаю. По правде говоря, я это видел своими глазами. Коллега не сообщил мне ничего нового. После некоторых колебаний я выкладываю главное: - Скажите, он вращался в кругах люд ей, работающих с брильянтами? Робьер выглядит удивленным. - Не думаю... А что? Я дружески кладу свою клешню ему на плечо. - Простите, пока что это составляет часть моих секретов. Скажите, при нем нашли что-нибудь интересное? Он улыбается. В его светлых глазах мелькает легкое сомнение. Он еще никогда не был таким рыжим. Луч солнца, ласкающий его шевелюру, делает ее буквально пламенной. Это не человек, это Ван Гог. Вздохнув, он открывает ящик своего письменного стола и вынимает из него конверт. Внутри лежат наручные часы. - Откройте корпус,- советует он. Я снимаю золотую пластинку, защищающую винтики часов, и заглядываю внутрь. Тайная и точная жизнь игрушки продолжается. - Это котлы Ван Борена?- спрашиваю я. - Да... Просто чудо, что они не пострадали от удара при падении... - Действительно. Я вопросительно смотрю на Робьера. К чему он хочет привести, показывая часы? - Переверните защитную пластинку,- говорит он. Я подчиняюсь и с удивлением обнаруживаю крохотную фотографию, приклеенную на внутренней стороне крышки. Снимок размером с четверть почтовой марки, и хотите верьте, хотите нет, но я не могу разобрать, что на нем изображено. Но поскольку нашим развитым мозгам все что-то напоминает, я предполагаю, что это снимок шкуры пантеры. На нем разной величины пятна, расположенные равномерно. Смотрю на Робьера. - Что это такое? Он достает из того же ящика, откуда извлек часы, лупу и протягивает ее мне. Я смотрю через выпуклое стекло, но оно увеличивает документ, не делая его четче. Мне так и не удается разобрать природу изображенного. Это напоминает фотозагадки из изданий типа 'Констернасьон'. Видишь что-то большое, белое и круглое, и вас спрашивают, что это такое: луна в первой четверти, портрет покойного короля Фаруха или задница Бардо. Я продолжаю глупо думать: шкура пантеры. - Что вы об этом скажете, Робьер? Он пожимает плечами: - Ничего. - Что, по-вашему, изображено на этой маленькой фотографии? - Может, бактерии в увеличенном виде? Рыжий открывает передо мной новые горизонты. Я всматриваюсь. Действительно, это могут быть микробы. Или семейство солитеров в отпуске. - Очень любопытно!.. Это фото должно представлять большой интерес, раз он спрятал его в свои часы. - Мне тоже так кажется. - Вы показывали это экспертам? - Пока нет... В конце дня я еду в Брюссель, где покажу профессору Брооссаку, первоклассному специалисту. - Знаете, а ваш Ван Борен занимался странными для отпрыска почтенной семьи делами. Робьер неопределенно разводит руками. А он еще не в курсе истории с засахаренными брильянтами! - Вы сообщили в фирму 'Оптика'? - Да, по телефону. - Ну и что? - Здесь мы тоже находим нечто необычное. - То есть? - Ван Борен уже две недели как не работает в фирме. - Уволен? - Сам уволился. Это мне кое-что напоминает. Если бы Старик знал об этом деле, то, спорю, массировал бы сейчас черепушку. Всякий раз, когда взволнован, он характерным движением проводит по кумполу. Я прощаюсь с Робьером. - Вы долго пробудете здесь?- спрашивает он. - Нет. В любом случае уезжаю завтра вечером. Меня ждут в конторе! Он улыбается. - Вы не сидите без работы, а? Я отвечаю ему одной из самых любимых поговорок Фелиси: - Работа - это здоровье! С этими мудрыми словами я и отваливаю, унося в чайнике еще одну тайну.
Глава 6
Как сказал один великий философ, три часа пополудни - это критическая точка дня. Это момент, когда слишком поздно идти в кино на первый сеанс, но еще слишком рано идти туда на второй. Из здания криминальной полиции я выхожу ровно в три, что могут вам подтвердить любые честные часы. Солнце по- прежнему светит на полную катушку и льежцы пребывают в полной эйфории. Я спускаюсь по широкому проспекту, запруженному трамваями и машинами, составляющему становой хребет города. Дойдя до редакции газеты 'Ла Мёз', рассматриваю витрины, на которых приколоты фотографии событий местного значения. 'Друзья песни', возобновление 'Руки массажиста' в муниципальном театре, награжденная собака, выборы Мисс Темное пиво... Люди с интересом рассматривают снимки. Эти фотографии заставляют меня вспомнить о той, которую не разглядишь и через лупу. Задача фотографии давать точное изображение предметов, людей, животных или пейзажей. Тогда почему тот маленький снимок такой неясный? Ван Борен работал в фирме, производящей фотоаппараты. Наверняка существует какая-то связь между фотографией и почтенной фирмой 'Оптика' из Кельна, из которой уволился милейший Джеф. Его жена не знала о том, что он уволился. Так за каким чертом мой Ван Борен торчал в отеле в двух шагах от своего дома со своими засахаренными фруктами, брильянтами и лилипутской фотографией? Отель! Там все началось, по крайней
