невозможно. При малейшем движении, даже при малейшем шевелении с моей стороны он разорвет меня на кусочки. Его корешок возвращается со шприцем. Этого я никогда не любил! Я боюсь уколов, даже когда их делает домашний врач, а уж если такой тип, как этот, я просто в ужасе. Я понимаю, что в шприце не витамины и не кальций. Меня собираются по-тихому, без шума, отправить к святому Петру, после чего эти господа положат мой труп в уютный мусорный контейнер. Нет уж, я предпочитаю пулю, это больше подходит для мужчины. Но консульский Кинг-Конг опережает меня и прижимает к креслу Я вижу, как второй алабанец склоняется над моей задницей со своим мерзким шприцем. Сейчас начнется твой праздник, Сан-А. Прощайте, красотки и каламбуры. Надо платить по счетам. Я закрываю глаза. Мне грустно. Обидно умереть во цвете лет, когда в мире осталось столько невыпитых мною бутылок и не очарованных мною девушек. Но тем не менее надо освобождать место новым поколениям. Я чувствую, как иголка входит в мое тело, и вздрагиваю всем существом. В это мгновение начинается радующая слух пальба. Четыре пистолетных выстрела. Бах-бах-бах-бах! Неужели все закончилось? Да! Парень со шприцем валится на пол, а шприц остается торчать там, куда его воткнули. К счастью, жидкость осталась в нем. А что же Кинг-Конг? Ему тоже конец. Он получил две маслины в свою толстую физиономию, и какой бы крепкой ни была его черепушка, пули Берю все-таки разнесли ее. Надеюсь, вы ни на секунду не усомнились, что стрелял Толстяк. Олимпийски спокойный, он стоит за дымом, идущим из ствола его шпалера. - Кажется, я опять появился вовремя?- говорит он. Я встаю и смотрю на двух моих противников. Фаршированная телячья голова, статуя Жанны д'Арк и мумия Рамзеса Второго куда более живые в сравнении с ними. - Сматываемся!- бросает Берю.- Сейчас начнется шухер. Как я был прав, когда боялся, что ты вызовешь дипломатический инцест! Он уже несется к входной двери, превратившейся в данных обстоятельствах в выходную. Я вырываю шприц из мяса, беру свои пушку и бумажник и следую за ним. В доме начинается оживление. Мы едва успеваем смыться, как из квартир начинают высовываться жильцы. Пробежка до машины. Резкий старт. Ралли по парижским улицам. - Поехали в 'Липп'!- умоляет Толстяк.- Я так хочу солянку!
Глава 8
В ресторане я прихожу в себя. Толстяк высасывает свой стакан и требует еще один. - Это полезно для мочевого пузыря,- объясняет Берю.Ему, как и всему остальному, время от времени нужна промывка. Мой монументальный друг весел. Но каким же хилым он мне кажется в сравнении с алабанской гориллой! - Благодарю тебя за твою удачную инициативу,- говорю я, втыкая свою вилку во франкфуртскую сосиску. - Поскольку ты не выходил, я начал беспокоиться,- объясняет Мамонт.- Как думаешь, будет теперь война с Алабанией? - Очень надеюсь, что нет. - Если бы я спровоцировал международный конфликт, я бы никогда не простил себе этого,- стонет Толстяк. - Не беспокойся, утрясется. Парни из консульства заинтересованы замалчивать это дело. До сих пор все их поведение указывает, что они не жаждут огласки. Мы молча едим солянку. Я плаваю в блаженстве. Поесть солянки в 'Липпе' после того, как видел смерть вблизи, очень приятно. Закончив ужин, я отвожу Толстяка к нему домой и возвращаюсь в кабинет Старика ввести его в курс дела. Он выглядит озабоченным. Он тоже боится дипломатического 'инцеста'. - Этот визит не был необходим,- протестует он. - Во всяком случае, он позволил мне обнаружить вот эту фотографию. Босс рассматривает фотографию девушки с косой. Присутствие Пино рядом с девушкой его смущает. - Надо объясниться с Пино по поводу этой особы. - Я это и собираюсь сделать. Вы не могли бы дать коллегам, которые будут вести расследование, инструкцию, чтобы они не проявляли особого рвения? - Естественно,- ворчит Старик.- Но в какое неприятное положение вы нас поставили, Сан-Антонио! Скажу вам честно, мой дорогой, временами мне кажется, что вы потеряли чувство меры! - Важны только результаты!- возражаю я. - Вот я и боюсь, что они будут не очень убедительными! - Будущее покажет,- замечаю я. - Только бы побыстрее!- скрипит мой шеф. - Вы позволите мне удалиться? - Прошу вас! Я начинаю движение к двери. В тот момент, когда я шагаю через порог, раздается голос Старика: - Сан-Антонио! Оборачиваюсь. Лысый улыбается. - Ну-ну, мой друг,- говорит начальник Службы,- мы все немного нервничаем. Давайте не будем расставаться на плохой ноте. Он идет, протягивая свою белую руку для прощального рукопожатия. Мы пожимаем десять раз (по пять каждый) и расстаемся. Полицейский, охраняющий Пино, спит, как и полагается часовому. Я трясу его за плечо, и он открывает глаза. - Прохода нет!- бурчит он. Я предъявляю удостоверение, и он вытягивается по стойке 'смирно', что нарушает равновесие стула. Я вхожу в Пинюшеву палату с высоко поднятой головой. Переломанный спит в своем гипсе, по которому я стучу. Пино говорит, что можно войти. Я отвечаю, что у меня нет ключа, тогда он говорит, что сейчас откроет сам. Наконец он просыпается окончательно и узнает меня. - Опять ты!- с упреком говорит он. - Опять я. - Очень вовремя. Ты можешь почесать меня вокруг пупка? Зуд просто с ума сойти. - В следующий раз принесу тебе терку для сыра,- обещаю я,- или, если хочешь, паяльную лампу. Она будет даже эффективнее. Почесав в указанном районе, я показываю ему фото Мисс Косы. - Ты знаешь эту красотку? - Разумеется. Она была моей секретаршей, когда я возглавлял частное сыскное агентство. Ее зовут Япакса Данлхавви. Очаровательная девушка. Очень способная, очень честная и, как ты можешь сам убедиться по фото, внешность у нее более чем просто привлекательная. - Она алабанка? - Я этого не замечал,- удивляется Пино.- Она говорит по- французски, как мы с тобой. - Но это не значит, что она не говорит по-алабански. Где живет эта красавица с косой? - Улица Сен-Мартен, дом сорок четыре. - Навещу ее завтра утром. Я начинаю понимать, почему те типы хотели тебя убрать. - Почему?- спрашивает Пинюш. - Когда ты явился под видом стекольщика, секретарь, у которого, очевидно, хорошая память на лица, вспомнил твою физиономию, а она у тебя, должен согласиться, достаточно неординарна. Он пошел проверить по досье и, поскольку он не идиот, рассудил следующим образом: 'Этот тип, пытающийся нас обмануть, изображен на фотографии с одной нашей соотечественницей, и в довольно раскованной позе. Может быть, он тоже алабанец? Если да, то он понял, что я говорил по телефону. Значит, надо во что бы то ни стало заставить его замолчать'. - Выходит, то, что он говорил, было настолько важно? - Другого рационального объяснения, дружище, я не вижу. Ладно, досыпай, Пинюш. - Погоди. Тебе не трудно почесать мне подошвы ног? - Немного трудновато,- признаюсь я.- У меня нет при себе перчаток. Я ухожу, оставив Пинюша его зуду. Вернувшись домой, я иду прямо к холодильнику и выпиваю большой стакан молока, затем поднимаюсь на цыпочках в свою комнату. Кретоновые обои, кровать из хорошо навощенного дерева, старая мебель, до блеска начищенная Фелиси,- мои добрые друзья, успокаивающие мне нервы. Я забираюсь в кровать и задаю храпака с голубыми снами. Когда я просыпаюсь утром следующего дня, стоит отличная погода. Светит яркое солнце, птицы заливаются, словно собираются поступать в миланскую Ла-Скалу, а небо нежно-голубое и без единого облачка. И вдруг я принимаю героическое решение, которое еще ни разу не принимал: остаться дома. Да, представьте себе, вашему доблестному Сан-Антонио, запросто раскалывающему челюсти и самые сложные тайны, захотелось остаться дома. После молниеносного начала расследования требуется некоторая пауза. Я говорю себе, что не всегда годится нестись вперед очертя голову; иногда нужно посидеть и проанализировать ситуацию. Фелиси готовит на кухне какао. В воздухе вкусно пахнет поджаренными тостами. Я беру мою старушку за плечи и целую- Она оборачивается, вся светясь, и, заметив, что на мне пижама, шепчет, боясь выразить слишком сильную надежду: - Ты сегодня не торопишься? - Нет, ма. Сегодня я решил отдохнуть. Хочу заняться садом. Для Фелиси это сильное потрясение. Бедняжка просто окаменела, и вероломное какао пользуется этим, чтобы предпринять внезапную вылазку. Но мама не такой человек, чтобы позволить удрать какому-то какао. Она пресекает его попытку, выключив газ. - Малыш, ты правда проведешь день дома? - Клянусь, ма. - Тогда я приготовлю морской язык с вермутом и тушеные почки. - Ма, с твоей кухней я превращусь в Берюрье! Ее это приводит в восторг. Я быстренько одеваюсь и иду заниматься садом... Консульство Алабании с его странной фауной, живой и мертвой, далеко. Я спрашиваю себя, как поживают эти господа, но спрашиваю рассеянно, поплевывая на ответ. Мне даже неохота звонить Старику, чтобы узнать, как там дела. Повторяю, я в полной летаргии. Появляется мадам Согреню, наша домработница, в своем обычном черном платье и с сумкой для провизии. Это маленькая старушка с лицом, похожим на печеное яблоко. Ее голос напоминает скрип несмазанной велосипедной цепи. Через открытое кухонное окно я слышу ее разговор с мамой в стиле 'жизнь была ко мне жестокой'. В ней, в ее жизни, были все возможные несчастья: социальное страхование, муж алкоголик, сын погиб на войне, дочка сбежала с каким-то проходимцем. Когда Бог изобретает новую гадость, он опробует ее на мамаше Согреню... Сейчас она рассказывает о том, что прошлой ночью околел ее кенар. Она уже не плачет. Несчастья давно высушили ее слезы. А ведь кенар был ее старым другом. Это был единственный в мире кенар, умевший высвистывать 'Марсельезу', причем начинал он ее, едва заслышав по радио голос Генерала... Фелиси вытирает слезу. Мамаша Согреню довольна: она обожает, когда другие плачут над ее судьбой. Это ее немного утешает. Чтобы отвлечь ее, Фелиси начинает рассказывать рецепт приготовления морского языка с вермутом. Мамашу Согреню это сильно увлекает, особенно потому, что у нее дома едят одну картошку и лапшу. Она
