будем, чего время терять...
- Спасибо, Алексей Архипович, - сказал Корсаков. - Ваша аргументация вполне меня убедила...
- Давно бы так! - откровенно обрадовался Чернышев. Мне даже показалось, что он еле удержался от мальчишеского желания протянуть Корсакову руку. Замучаешься с вами, учеными...
- Я не закончил, - холодно возразил Корсаков. - Ваша аргументация совершенно меня убедила в одном: набирать предельное количество льда настолько опасно для судна, что я решительно отвергаю эту идею как ошибочную и даже абсурдную.
Не берусь гадать, что произошло бы в следующую минуту, не загляни в салон Лыков.
- Можно тебя, Архипыч?
- Чего там? - рыкнул Чернышев. - Говори при всех!
Лыков вошел, прикрыл за собой дверь.
- Лед вовсю набираем, - бесцветным голосом сказал он.
- Вот неприятность! - Чернышев хлопнул себя по ляжкам. - А я только-только собирался на ботдек загорать!
Лыков присел, налил себе чаю.
- Не только ты хочешь загорать.
- Кончай загадки! - повысил голос Чернышев.
- Федор мутит ребят: кэп, мол, по фазе сдвинулся, сорок тонн набирать хочет.
- Под дверью слушал, сукин сын?! - Чернышев был до крайности неприятно удивлен. - Говорил, не бери его!
- Мало что говорил, другого не было.
- Где он?
- В кубрике, только сменился. - Лыков положил руку на плечо Чернышева, который порывался встать, с силой усадил его на место. - Пусть отдохнет.
- Объявляйте перерыв, Архипыч, - предложил Ерофеев, - нам пора лед замерять.
- И мне не терпится взглянуть, - поддержал Ерофеева Баландин.
Было решено собраться после обеда.
Я остался в салоне, вымыл стаканы и расставил их по гнездам. Затем, убедившись, что в коридоре никого нет, извлек из портфеля магнитофон, провернул ленту назад, нажал на клавиш и облегченно вздохнул. Все в порядке, запись отчетливая. С тех пор, как на Чукотке я потерял в пургу заполненный блокнот, мне часто мерещится один и тот же кошмар: случайно размагниченная пленка, сгоревшая рукопись и прочее. Береженого бог бережет: две записанные двухчасовые кассеты всегда при мне, намертво зашил их во внутреннем кармане куртки, там же и записная книжка. Это главное мое богатство, лишись я его считай, пропутешествовал впустую, с моей хилой памятью материала и на пустячный очерк не хватит.
Я спустился в свою каюту, оделся и вышел на палубу.
Море было угрюмое и неспокойное, от него как-то сыро становилось на душе. Беспорядочные волны вызывали смешанную качку, с борта на борт и с носа на корму, ветер швырял холодные брызги в лицо. Необъяснимая ассоциация: сколько лет прошло, но, глядя на море, я всегда вдруг вспоминал Инну. То ли потому, что возникала к себе какая-то сентиментальная жалость, то ли угнетало чувство заброшенности - не пойму, да и разбираться больше не хочу.
Я двинулся вдоль фальшборта к баку. Ледяную кашу уже прихватило, шпигаты и портики замерзли, и вода, попадавшая на борт, быстро превращалась в лед. Ерофеев и Кудрейко обмеряли рейки и штыри, которых они наставили повсюду, откалывали кусочки льда и совали их в полиэтиленовые мешочки - для лабораторного анализа; Баландин и Птаха оживленно о чем-то разговаривали у лобовой надстройки, а на крыле мостика суетились с кинокамерами Никита и Гриша Букин.
Ежась от холода, я постоял у покрытой брезентом спасательной шлюпки.
- Капюшон опустите, простудитесь! - крикнул мне Птаха. - Куда собрались, Георгич?
Я наугад ткнул пальцем в сторону тамбучины и решил в самом деле заглянуть в кубрик. Хватаясь за все, за что можно ухватиться, проковылял по скользкой палубе, с трудом открыл тяжелую дверь тамбучины и спустился вниз.
В крохотном кубрике было накурено и душно. На нижних нарах, раздевшись до тельняшки, лежал Перышкин, а напротив него, на других нарах, сидели Воротилин и Рая.
- Гриша на крыле с кинокамерой, - сообщил я Рае, - все отобразит!
- А пусть его! - Рая кокетливо обмахнулась платочком. - Я уже три года как совершеннолетняя!
- Садись, Георгич, - предложил Перышкин, - у нас секретов нет. Так что вы там наверху порешили?
- Теоретические проблемы, - ответил я. - Адгезия льда, остойчивость и так далее.
- А мы больше про любовь. - Перышкин подмигнул Рае, которая тут же приняла независимый вид. - Как, по-твоему, Георгич, возможна любовь с первого взгляда, как у меня и Раюши?
- Тоже мне любовь. - Рая мгновенно и густо покраснела. - Только и знаешь, что руки в ход пускать.
- Будто я виноват, что ты такая кругленькая, - проникновенно поведал Перышкин. - Если сердцу не прикажешь, то рукам и подавно.
- Краснобай! - восхищенно прогудел Воротилин. - Твое счастье, что Григорьевна не слышит, снова получил бы половником по лбу!
- Собака на сене твоя Григорьевна, - с досадой отозвался Перышкин. Девчонок будто в монастыре держит, вон брюки заставляет надевать, фурия.
- И правильно, что заставляет, не зыркайте, - указала Рая. - И вовсе она не фурия, а просто женщина в возрасте, все мы такими будем.
- Ты - никогда! - льстиво заверил Перышкин. - Пересядь ко мне, я тебе что-то на ушко скажу.
- Так я тебе и поверю.
- Мне? - поразился Перышкин. - Филя, ты мой лучший кореш: брехал я когда?
- А каждый раз, как рот открывал, - засмеялся Воротилин. - Будь я девкой, до загса тебя бы и не слушал.
- И ты, Брут! Вот уйдете все, я Рае в два счета докажу.
-- Так я с тобой и осталась! Постыдился бы человека.
Мне надоел этот примитивный флирт.
- Федя, - спросил я, - что ты натворил?
Перышкин рывком поднялся, сел.
- Старпом нажаловался?
- Это не имеет значения. Что ты натворил?
- А ничего! - с вызовом ответил Перышкин. - Мы, Георгич, живые люди, а не заклепки, мы от рождения язык имеем. Кэпа блоха укусила, а нам чесаться? Филя, растолкуй ему, что такое сорок тонн!
- Я что, - Воротилин поежился, - я как прикажут...
- А ты скажи, скажи, - настаивал Перышкин. - На тебе пашут, а ты и рта не раскрой?
Воротилин сжал огромные руки, растерянно заморгал.
- Архипыч лучше знает.
- Так не пойдет, - запротестовал Перышкин, - повтори, что нам говорил!
- Это ты говорил, - насупился Воротилин, - я только согласился, что сорок тонн очень много.
- Согласи-ился! - передразнил Перышкин. - А кто хныкал мне в жилетку, что двух пацанов жалко, Александр Сергеич Пушкин?
Воротилин выпрямился.
- Ты моих пацанов не трожь, - с угрозой проговорил он. - Я, может, за них всегда боюсь, ты их не трожь.
- Не буду, - поняв свою ошибку, заторопился Перышкин. - Ты меня прости, Филя, я ведь не хотел, я любя.
Воротилин смягчился.
- Ладно, Федя, чего там... Боязно, конечно, только Архипыч лучше знает, авось продержимся, не впервой.
- Льда им не хватает, чудакам, - с упреком сказала Рая. - У меня с прошлого раза, как положило на борт, колено распухшее, а у Зинки кровоподтек на все бедро. На берег бы списались, так Григорьевну жалко бросать.
- Спишешься тут... - помрачнел Перышкин, - такую телегу вдогонку пошлет, хромой черт...
- Ты, друг, на Архипыча хвост не подымай, - неожиданно обиделся Воротилин. - Ты здесь без году неделя, а возникаешь.
- Раб в тебе сидит, Филя, - с сожалением сказал Перышкин. - Знаешь, почему тебя хромой черт обожает? Работаешь ты за четверых, а кушаешь за двоих экономия; в шторм поломает мачту, тебя можно поставить - опять экономия... Чем он тебя взял, дылду здоровую, заработком?
- Это само собой, деньги мы считать умеем. - Воротилин пропустил 'раба' и 'дылду' мимо ушей. - Своих в обиду не дает - это раз, за счет артелки, как некоторые, не угощается - это два и вообще справедливый. С 'Дежнева' по своей охоте и не помню чтоб кто ушел.
- И туда, - Перышкин ткнул пальцем вниз, - пойдешь по своей охоте? Чего молчишь?.. Вот Георгич смотрит на меня туманно, думает, небось труса праздную... Угадал?
Я неопределенно пожал плечами.
- Это вы зря, Павел Георгич, - вступился Воротилин. - Трус после 'Вязьмы' в море не пойдет.
- А ты знаешь, - Перышкин все больше возбуждался, - в какую сторону ползти, когда пароход лежит на борту? Пробовал по переборке к двери карабкаться, - он протянул ко мне руки, - так, что ногти вылезли? Погляди, пощупай, вот они, розовенькие, еще не отросли! Теоре-тики! - передразнил он. А Райка и Зинка не теоретики, им детей рожать, понял? У Фили два пацана, у Дуганова трое, да и у меня самого две дырочки в носу для воздуха приспособлены, а не для морской воды! Так и передай хромому черту: для воздуха!
- Не того связного нашел, - сказал я, - объясняйся сам. И все-таки, Федя, никто тебя в экспедицию волоком не тащил, по собственному желанию пошел. Да и все мы. Так что не ищи виноватых, Федя. Ну, счастливо оставаться.
- И я с вами, - спохватилась Рая, взглянув на часы. - Батюшки, обед, а я заболталась.
К обеду Чернышев не явился, а на совещание, сверх обыкновения, опаздывал. По слухам, он заперся с Лыковым в каюте, и мы терялись в догадках. Корсаков и Никита молчали, и поэтому мне показалось, что они что-то знали. Во всяком случае, когда капитан вошел, Корсаков чуть заметно напрягся, а Никита с излишней торопливостью уселся за протокол.
- Хорошо отобедали? - с прямо-таки отцовской заботой поинтересовался Чернышев, почему-то не садясь в кресло. - Раечка жаловалась, что половину в тарелках оставляете, мужики, говорит, а едят, как воробышки. Пища, конечно, у нас грубая, деликатесов, извините, не держим...
Чернышев явно возвращался к прежней, очень неприятной манере с нами разговаривать.
- ... Щи да каша - пища наша. Впрочем, за аппетит подчиненных капитан личной ответственности не несет, - по-прежнему стоя рядом с креслом,
