- Это другое дело, - удовлетворенно сказал Солдатов. - А я думал, отличник.
- Что там у вас происходит? - пытливо глядя на вошедшего бортмеханика, спросил Чистяков.
- Самолет простудился, чихает! - весело ответил Кулебякин, нагибаясь к иллюминатору.
- Миллиметров шестьдесят-семьдесят, - тихо сказал Белухин и громче: Чего высматриваешь? В молоке все равно ничего не видать.
- Свидание назначил, - отшутился Кулебякин, - а она запаздывает.
- И правильно делает, - подхватила Лиза, - вашего брата нужно выдержать, больше ценить будете.
Кулебякин подмигнул Лизе и пошел в кабину.
- Не там ценителей ищешь, - игриво заметил Белухин. - Куда молодому вину до старого коньяка!
Анна Григорьевна толкнула его локтем в бок.
- От ревматизма скрючило, а взбрыкивает!
Самолет снова тряхнуло, резко уменьшился накал в лампочках, стало почти темно.
- Ой, язык прикусила! - вскрикнула Лиза.
- Батюшки, чего они там балуют? - забеспокоилась Анна Григорьевна.
- Нужно пойти... и спросить, - порывисто произнес Игорь.
- Я ничего не вижу, - сказал Зозуля, протирая платочком очки.
- Не в читальне, - послышался голос Белухина. - Помнишь, Анюта, как мы в Новый год при свечах сидели? А заваруха тогда приключилась такая...
Лампочки набрали силу, и вошедший в грузовой отсек Борис Седых увидел встревоженные лица пассажиров.
- Товарищи, прошу внимания! - сказал он, поднимая руку.
ПОСАДКА
- Прошу внимания, - повторил он и улыбнулся. - Не беспокойтесь, все идет как надо. На Среднем туман, поэтому командир принял решение произвести посадку. Обстановка для посадки вполне благоприятная, однако нужны некоторые меры предосторожности... Кресел, как видите, у нас в салоне нет, поэтому попрошу всех лечь на пол и ни в коем случае не подниматься до полной остановки самолета. Все поняли? Ни в коем случае. Бортмеханик и радист вам помогут, выполняйте их указания. Повторяю, никаких оснований для беспокойства нет. Дима, Захар, приступайте.
И, ободряюще улыбнувшись, пошел в кабину, но не стал сразу садиться, а задержался у двери и прислушался. Затем, встретив вопросительный взгляд Анисимова, удовлетворенно кивнул, уселся и пристегнул ремни.
Самолет шел на снижение.
Сумерки перекрасили молочную пелену в грязно-серый цвет, и все вокруг было серым, будто атмосфера состояла из густой взвешенной пыли. Стеклоочистители под тяжестью намерзшего льда вышли из строя, лобовое стекло полностью потеряло прозрачность, и Анисимов открыл боковую форточку. Ворвавшийся в кабину морозный воздух обжег лицо. Анисимов прикрылся, как мог и до рези в глазах всматривался вниз.
Сколько раз сажал он машину на дрейфующий лед, но никогда в условиях полного отсутствия видимости. Теперь ответить на вопрос 'Быть или не быть?' может только нижняя кромка облачности. Если она до поверхности льда - шансы быть равны нулю, если выше - тогда будем искать свой шанс.
Многое за последние сорок минут было впервые: и покалеченный обледенением самолет, и разорванная циклоном связь, и непослушный, рвущийся из рук штурвал, и грядущая посадка - вслепую? - на ледяное поле. Вслепую значит, вдребезги! Не было еще в авиации летчика, который сел бы вслепую на дрейфующий лед и мог бы потом рассказать об этом. Те, кто садился, замолкали навсегда...
Как хотелось взять штурвал на себя, взмыть туда, за пять километров - к верхней кромке! Глупая, недостойная человека фантазия. Чутко прислушиваясь к биению сердца, поведению тяжелобольной машины, Анисимов отмечал, что слив всего бензина из правого бака и значительной части из левого мало чем ей помог: то, что она еще держалась в воздухе, само по себе было чудом. А личные вещи пассажиров - капля в море, может, еще пригодятся... Дверь в грузовом салоне, чтобы не заклинило при посадке, он приказал открыть и представлял себе, как неуютно сейчас пассажирам...
Нижняя кромка не появлялась.
Анисимов знал, как ухудшились аэродинамические характеристики самолета, как опасен для него любой порыв ветра, воздушный поток: при заходе на посадку из-за обледеневших стабилизатора и крыльев может возникнуть сильный пикирующий момент. Если в этот миг не укротить штурвал, неизбежен 'переворот на спину' или 'клевок' - впрочем, это уже материал для комиссии, разберутся... если найдут.
Да где же она, наконец, нижняя кромка?
Через боковую форточку Анисимов стрелял вниз из ракетницы, и по тому, сколько секунд горели ракеты, на глазок определял запас высоты.
Последняя ракета погасла через три секунды.
Во что бы то ни стало удержать машину!
Изо всех сил Анисимов тянул штурвал на себя - тот не поддавался, тогда пришел на помощь Борис, и они тянули вдвоем.
Снижаться больше было некуда, а сила, намного превышавшая физические силы пилотов, неумолимо гнала машину вниз.
* * *
Уже несколько минут пассажиры лежали на покрытом чехлами от моторов полу грузового отсека, обдуваемые студеным воздухом из открытого люка. Рядом с ними прилегли бортмеханик и радист, которых командир корабля выставил из кабины: у Кулебякина вовсе не было надежного места, а Кислов при посадке мог побиться о радиостанцию.
Они и проследили, чтобы пассажиры легли в рекомендованных инструкцией позах: головой к хвосту самолета, опершись ногами о неподвижную опору и слегка согнув их в коленях. В качестве опоры пришлось использовать чемоданы, вещевые мешки - все, что попалось под руку.
Приказ пассажиры восприняли по-разному, хотя, в общем, паниковать никто не стал. Слушали наставления, ложились молча, без лишних вопросов, только Лиза вдруг неестественно громко и ненужно рассмеялась, и Зозуля никак не мог понять, почему от него требуют снять очки. Наконец, однако, понял, надел, как все, пальто и шапку и даже помог радисту уложить на пол впавшего в оцепенение Чистякова.
Теплый воздух из грузового отсека выдуло быстро, освещение погасло, лежать было холодно и страшно. Пассажиры еще не знали, что командир принял решение не выпускать шасси и будет сажать машину 'на живот' - с выпущенным шасси она неизбежно скапотирует, а на 'животе', даст бог ровную поверхность, проскользит метров сто и остановится. И, конечно, больше не взлетит: погнутся винты, изуродует фюзеляж - лучше об этом не знать... И хотя пассажиров успокоили и сказали, что все идет хорошо, они догадывались, что все, наоборот, очень плохо, потому что только тогда, когда очень плохо, самолет идет на вынужденную посадку. Они лежали молча, думая о своем или ни о чем не думая, ибо трудно сосредоточить мысли на определенном, когда тобою овладевает ощущение чего-то непоправимого, что может произойти в любую секунду.
- Ой, мама... - вздохнула Лиза, и тихо заскулил Шельмец.
- Цыц! - рявкнул Белухин, и собака притихла. - Не распускай нюни, девка, Матвеич посадит нас, как на перину. Точно говорю, Дмитрий?
- Как в аптеке, - откликнулся Кулебякин. - Ноги согнуть в коленях не забыли? Руки под голову положите, Зоя Васильевна. И ты, Гришка!
- Положила, - сдавленным голосом сказала Невская.
- Я тоже, - сказал Гриша. - Зоя, честное слово, я нисколько не боюсь.
- Так держать, паря, - похвалил Белухин. - Полярником будешь.
- Долго еще? - пробурчал Солдатов. - Лежишь, как лягушка, и морду просквозило.
- Позвони в справочное бюро, - со злостью сказал Кислов.
- Скоро, - сказал Кулебякин. - Терпи, братишка.
* * *
Штурвал укротили - и в то же мгновенье из груди Бориса вырвался ликующий крик.
