спальню. Из кабинета доносятся чьи-то голоса. Без разрешения ко мне входят только летчики, самозванно даровавшие себе такую привилегию. В том, что они придут, я нисколько не сомневался и заранее знал, о чем будем сейчас говорить
- 'Капитан, капитан, улыбнитесь',- весело мурлычет Крутшшн.- С легким паром, Петрович!
- Спасибо. Чай, кофе?
- Мы уже заварили.- Крутилин кивает на чайник.- А где бальзам?
- В шкафу. Хозяйничай, я сейчас.
Я иду в штурманскую и перебрасываюсь с Григорьичем несколькими словами. Потом возвращаюсь в каюту, сажусь и молча смотрю на гостей. Раз пришли выяснять отношения, пусть сами начинают. Белов мрачен, как туча, а Крутилин, чтобы чем-то заполнить неловкую паузу, насвистывает и гремит чашками.
- Слухи по кораблю ползают, Петрович,- не выдерживает Белов.
Я пожимаю плечами.
- По кораблю всегда ползают какие-нибудь слухи.
- На сей раз плохие слухи, Петрович.- Белов сверлит меня глазами.Будто ты думаешь брать курс на север.
- А куда бы ты пошел, Коля?
- На юг, капитан, на юг!
Так, игра началась. Раньше я сказал бы ему прямо, а сейчас потяну. Жаль, но прежней близости у нас долго не будет, я человек злопамятный.
- Мы уже там были, Коля, и чуть там не остались. Я думал, что ты это помнишь.
- За тот раз я извинился, ты был, конечно, прав.
- А теперь предлагаешь снова лезть в капкан?
- Почему обязательно в капкан?
- Я не сказал, что обязательно. Но вероятность очень велика.
- Не знаю, я не моряк, я летчик.
- Ах, ты не знаешь!
- Я знаю только одно: ребят на Лазареве оставлять нельзя. Они свое отзимовали и пришли на берег, в, эту берлогу, чтобы мы их забрали и доставили домой. Они год с лишним жен и детей не обнимали, капитан!
- Демагог ты, Николай Белов. Выйдешь на пенсию - в жэке на собраниях будешь аплодисменты срывать.
Белов багровеет и играет желваками; никому другому такого бы он не спустил, но обстоятельства вынуждают его быть дипломатом.
- Пусть демагог, черт с тобой... Ты мне только найди подходящую льдину, а там можешь обзывать, как хочешь.
- Ты, Петрович, голова, ты капитан, ты истина в последней инстанции! в своей обычной манере поет Крутилин.- Рискни!
- Через эту дверь вы можете пройти в рулевую рубку.
- Были там уже сто раз! - злится Белов.
- Ну, видели подходящую льдину?
- Здесь нет. Нужно снова идти на юг.
-- А если застрянем?
- Выберешься! Ты не из таких льдов выползал! - грубо льстит Крутилин.
- Ты, Ваня, всегда был оптимистом. Скажи, твоя стрекоза без бензина полетит?
- Еще как! Носом в землю.
- А мой пароход без топлива первый же шторм погубит.
Топливо - это для Коли и Вани новость. Они переглядываются, недоверчиво на меня смотрят.
- При чем здесь топливо? - спрашивает Крутилин.
- На, читай докладную главного механика.
- Мы с Колей неграмотные. Что он там сочинил?
Про чай они забыли, чай стоит нетронутый. Я терпеливо даю им маленький урок арифметики. У нас в цистернах осталось 280 тонн топлива, а 'Обь' потребляет в сутки 20 тонн; поскольку на переход к Монтевидео уйдет двенадцать дней, то, умножив эту цифирь на 20, получаем искомое -240 тонн, что и требовалось доказать.
Лица моих собеседников вытягиваются.
- А не набрехал он, твой дед? - мрачно пытает Белов.- Ты ж его знаешь, ему так же хочется идти во льды, как садиться на кол.
Я молча потягиваю остывший чай. Этот разговор - моя маленькая месть, приказ я отдал, и никакие доводы его уже не изменят.
- Ну и ну! - ахает Крутилин и грозит мне пальцем.- Тебе бы, Петрович, пивом торговать, чуть нас не облапошил. В заначке-то получается еще сорок тонн, так? Вот тебе и два дня поиска!
- А если по пути к Монтевидео попадем в шторм? - слабо возражаю я.Тогда не триста, а двести миль в сутки делать будем, вот и нужен резерв.
- Если, если! - возмущается Белов.- А не будет шторма, тогда что? Да тебе эти сорок сэкономленных тонн по ночам сниться будут!
- Будут,- соглашаюсь я.- А риск?
- А ты радируй начальству! - весело советует Крутилии.- Вали на него ответственность. Оно выше, оно смелое, оно умнее!
- Некогда радировать,- обрывает его Белов.
- Правильно, некогда.- Я достаю и натягиваю ботинки.- Ладно, одевайтесь, вы мне понадобитесь, эту ночку вам спать не придется. Мы уже полчаса идем на юг.
- Вот это по-нашему! - Белов пытается меня обнять, но мне не до сентиментов. Я предупреждаю, что даю на поиск двенадцать часов, и посему летный отряд должен быть наготове.
Летчики убегают - одеваться и поднимать ребят. Я вздрагиваю: по корпусу корабля врезала, наверное, здоровая льдина. Моя бедная, любимая 'Обь'...
СЕМЕНОВ
'...Интуиция редко меня обманывает - мы остаемся. Петрович клялся, что, пока есть один шанс из миллиона, он не уйдет из антарктических вод. Только тебе я могу признаться, что я в этот шанс не верю... Почти полгода мы будем жить здесь, в условиях наступающей полярной ночи, на Новолазаревскую нам уже не вернуться, дорога слишком опасна. За эти полгода я обязан временное пристанище с ограниченным запасом топлива и продовольствия сделать для 'одиннадцати рассерженных мужчин', как называет нас Груздев, постоянным жильем и родным домом. Лишь тот, кто зимовал в этих широтах - а они зимовали все,- может понять, что такое лишний год в Антарктиде. Скоро от нас надолго уйдет солнце, мир погрузится в темноту. Трудно без солнца человеку, родная, но в десять раз труднее пережить лишнюю полярную ночь. Боюсь, что достойно пройти через это сможет не каждый. Теперь все зависит от их веры в меня, в себя и во всех тех, кто надет их на Большой земле. Для меня это тоже будет нелегко, но судьба и раньше не баловала меня легкостью поворотов. Станем считать, что сегодня ты снова провожаешь меня на очередную зимовку. Я стою на борту 'Оби', а ты машешь с берега, пока корабль не исчезнет за горизонтом...'
Я отложил гроссбух, нужно собраться с мыслями.
У меня есть час времени, потом очередной, вернее, последний сеанс связи с 'Обью'. Распрощаемся, разорвем последнюю ниточку, и тогда, Андрей, я скажу людям всю правду, как ты того хотел.
Я лег на постель, закрыл глаза и попытался восстановить в памяти события этого дня.
Саша говорил, что самое страшное в нашем положении - это бездействие. Его слова падали на благодатную почву, я думал так же, и только в последние дни понял, что недооценивал другое. Да, бездействие разъедает, как ржавчина, однако опасна она только тому, кто не умеет с ней бороться. Мне кажется, что я сумею. А самое страшное - это продолжительное ощущение того, что ты перестаешь влиять на события и что твоя судьба зависит от воли случая. Ты ничто. Вся жизнь идет мимо тебя, а ты беспомощно наблюдаешь за ней со стороны, гадая, что за жребий тебе достанется и куда повлечет логика событий. Какая там логика - слепой случай!
