В ельнике было сумрачно и прохладно. Ноги тонули в мягких душистых зарослях багульника. С ветвей деревьев спускались длинные, как борода новогоднего деда-мороза, сосули бледно-зеленого мха. Притаившись в камнях, однообразно бормотал ручей. Темная, дикая лежала тайга. И все же - вот тропинка. Кто ее протоптал? Куда? Козы к водопою?
А может быть, это охотничья тропа? Нет, вот еще одна. Как их много! Вот на раздавленной красной гнилушке остался ясный отпечаток узких копыт. Да, это козы.
Поодаль от тропинки серый, поросший цветной плесенью и крупным узорчатым мохом пень. Тронь его - рассыплется в прах. Где же дерево? Нет ничего. Не осталось даже следа, легкого бугорка. Сгнило оно вовсе или куда-то его унесли? Сколько лет этому серому пню? Не топор ли вольных казацких дружин, открывателей новых земель, три века назад срубил это дерево? Все может быть. Вот, видать, недавно упала легкая еловая шишка. Неосторожная белка сбила ее, шишка упала и до половины погрузилась в пень такой он стал рыхлый и слабый. Кроме этого пня, здесь нет другого следа человека...
Чтобы снять кору дерева, приходилось прорубать прямую линию вверх по стволу, насколько хватал размах топора, и верх отсекать зубчиками, похожими на корону. Кора уже присохла и отходила с трудом. Только осторожно действуя тонкими деревянными лопатками, удавалось отдирать ее от ствола. А чаще всего лопатка прорезала блестящую гладкую кожицу, и тогда продолжать работу становилось бесполезно.
- Может быть, хватит? - спросила Ирина Даниловна, когда у них набралось пригодного корья десятка полтора. Она очень устала - все время приходилось работать с поднятыми вверх руками.
Александр подумал, а потом сказал:
- Засмеет нас Евсей Маркелыч: мало. Еще хотя бы штук пять.
- Скоро вечер. Глядите, солнце заходит.
- Ничего. Дотемна поработаем. Сейчас лучше дело пошло.
- Устала я... никак не могу...
- Отдохните, Ирина Даниловна, а я тем временем схожу девчатам в подарок смородины наберу. Наверно, есть у ручья.
Он спустился в распадок по узкой, извилистой расселине, отыскал хороший смородинник и стал снимать с кустов тяжелые черные гроздья. Переспелые ягоды, как крупный град, сыпались в воду, и было видно, как они катились по дну ручья, увлекаемые быстрым течением.
На несколько минут в узком просвете между деревьями появился красный диск закатного солнца, а потом свалился за черту горизонта, и сразу потемнело в лесу.
Александр заспешил обратно. Запутавшись в бесчисленных козьих тропках, он подошел к Ирине Даниловне не с той стороны, куда ушел вначале. Глыбы пушистого белого мха заглушали шаги Александра. Появления его Ирина Даниловна не заметила. Она стояла неподвижно, словно и не дышала, вся устремленная в ту сторону, куда ушел Александр.
- Ирина Даниловна!..
Жизнь сразу вернулась к ней. Она испуганно уронила руку, глянула на Александра и виновато улыбнулась:
- Задержались бы еще - и я, наверно, закричала бы.
- Почему?
- Сама не знаю...
- Тайга-то вам родная! - шутя упрекнул Ирину Даниловну Александр.
- Родная, а вот боюсь. - Ей, видимо, очень хотелось поделиться сейчас с Александром, но она тут же остановила себя. - Давайте кончать, пока светло.
Им удалось снять кору еще с четырех елей.
Оступаясь и увязая в рыхлом мхе, они взялись за переноску. Корье оказалось громоздким и тяжелым. Пришлось сходить по нескольку раз. Обнаженные стволы деревьев, белея в темноте, указывали путь.
Наконец переноска корья была закончена.
Пропустив вперед Ирину Даниловну, Александр оттолкнул лодку от берега, вскочил на ходу и взялся за весла.
- Какая тьма! - сказал он, безнадежно оглядываясь по сторонам. - Куда плыть, ничего не поймешь. Правьте, Ирина Даниловна.
- Нет, нет, лучше я буду грести, - отказалась она. - А то загоню лодку куда-нибудь на камень, как тогда плот на косу...
- Зря вы себя так запугиваете, Ирина Даниловна. Мало ли что случилось когда-то!
- Да я знаю, а все какая-то неуверенность в себе.
- И долго вы трусить теперь собираетесь?
- Почему долго! Пройдет... Конечно, пройдет. Это только иногда у меня случается, настроение такое. - Ирина Даниловна посмотрела на реку, темную, бесконечную. - Далеко наши уплыли, нигде огня не видать.
Они находились неведомо где. Оба берега терялись во мраке, а направление реки можно было угадать только по звездной полосе неба.
- Вот вы, наверно, думаете, что я вообще большая трусиха, - заговорила Ирина Даниловна, загребая воду короткими сильными взмахами весел, - а я ведь боюсь, только когда остаюсь одна. У всякого человека, по-моему, бывают какие-нибудь слабости. Так и со мной: мне обязательно надо быть на людях, тогда ничего не страшно.
- На людях и каждый человек смелее, - заметил Александр.
Они гребли некоторое время молча, потом Ирина Даниловна вдруг чему-то засмеялась. Лица ее в темноте не было видно, но смеялась она так искренне, хорошо, что Александр спросил:
- Чему вы смеетесь?
Ирина Даниловна ответила не сразу.
- Вот вы трусихой меня считаете, - сказала она, - а мне вспомнилось, как девушки наши про вас говорят.
- Как?
- 'Если бы не Варя, он от нас давно бы в воду бросился'.
- Почему?
- Боится нас, дескать.
- Ну, а что же Варя? - спросил Александр, чувствуя, как у него застучало сердце.
- А Варя не дает вам броситься...
- Я не понимаю, Ирина Даниловна...
Она вдруг заговорила серьезно, убедительно, с доброжелательным участием:
- Варе вы очень нравитесь, Александр Петрович. Вы не поймите меня, что я по Вариной просьбе так говорю. Она гордая. Не скажет и не позволит другим говорить. Да я и сама вспоминаю свою молодость...
Ирина Даниловна сложила весла, вгляделась в даль реки, по-прежнему однообразно черной.
- А смотрите, смотрите! - сказала она с оживлением. - Вон звездочка вспыхнула. Это костер на плоту. - И, помолчав, добавила: - Когда далеко маленький и холодный огонек, а подойди ближе - согреет...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЧЕРЕЗ ПОРОГ
Напрасно ночью поднял с постели Евсей Маркелыч дороговского телеграфиста - ответа из Стрелки не было.
- Да как же нет? Не может быть! - доказывал лоцман, недоверчиво разглядывая телеграфиста.
Тот вышел к нему на крыльцо в нижнем белье, босиком. Тер большим пальцем мясистый, словно налитой нос.
- А я говорю - нет, - вяло повторял телеграфист, порываясь уйти обратно в квартиру.
- Не говори 'нет'! - горячился Евсей Маркелыч. - Все ты упомнить не можешь, потом ты и после сна еще не прочухался.
- Не было тебе, - угрюмо твердил телеграфист, теперь поглаживая нос всей ладонью. - Помню я все телеграммы, какие приходят, не так много бывает их здесь.
- А ты все же сходи посмотри.
- Чего я пойду!
