пахнет. Повсюду господство французского вкуса.
Фарфоровый кабинет. Каково его утилитарное предназначение, я так и не понял, возможно, нечто вроде 'комнаты ожидания', но это маленькое царство фарфора: консольные столики, настенные светильники и вазы, люстра, гирлянды фруктов у каминного зеркала и прочие изысканные безделицы - творения великих мастеров из Мейзена.
Одна из картин на фарфоре изображала восседающую на троне женскую фигуру с двумя ангелочками. Это аллегория на писание Истории. Медальон в руках одного из ангелочков изображает Людвига II. Это единственный портрет короля в Херренкимзее. Он был вставлен уже после его смерти.
Большая овальная столовая скопирована по подобию салона в стиле рококо парижского отеля 'Соубизе'. Избранное общество ХVIII века представлено здесь бюстами Людовика ХV и его метрессы маркизы де Помпадур, герцогини Ментенон, герцогини Лафалье и графини Дюбарри. Картины Ф. Виднмана рассказывают историю Амура и Психеи. Посередине комнаты смонтирован 'столик, накройся!' - убирающийся стол, который накрывался внизу, в партере, и потом при помощи механического устройства поднимался сквозь проем наверх в столовую, что позволяло застенчивому королю обедать в одиночестве.
Далее по курсу - малая зеркальная галерея, купальня, в которую Людвиг спускался по винтовой лестнице из своей спальни, комната для одевания и открытый не так давно музей, где собраны личные веши и документы 'сказочного короля', гипсовая маска, снятая с лица умершего, оригинальные партитуры и эскизы декораций и костюмов для музыкальных драм Вагнера.
Несколько обалдевшие от увиденного - и в этом царстве он прожил всего девять дней! - мы вышли наконец из дворца. Омнибус (или рыдван?) уже ждал своих пассажиров, чтобы снова доставить их на пристань.
Обратное плавание на пароходике было исполненно молчаливого и грустного прощания с дивным дворцом, который так и не обрел своего хозяина.
Перед выездом на автобан Эгил сделал остановку в селении на берегу озера и завел нас в коптильню при местном ресторанчике, где мы отоварились увесистыми экземплярами аппетитной копченой рыбы, именуемой 'химзее айблинг' (по вкусу понежнее нашего лосося), и рванули на Зальцбург.
В машине воспоминания о прожитой жизни продолжились.
- Не успели мы вернуться из одного круиза,- круто берет Эгил, напрочь забыв о 'баварском Версале',- как Ларису ангажируют в другой. Но когда в агентуре сообщили, что это советский теплоход 'Иван Франко', я воскликнул: 'Ого! Мне дорога туда заказана!' Не то что вступать в контакт с советскими, я даже не имел права проезжать через территорию ГДР, если надо было попасть в Западный Берлин,- только самолетом. Решили, что в качестве сопровождающего лица Лариса возьмет с собой Эрну Щульциг, благодаря которой мы, собственно, и попали в ФРГ.
- Эгил, ты уточни, что корабль был арендован немецкой фирмой,- просит Лариса,- а то непонятно...
- Да-да, но команда-то все равно советская. Давай-ка ты рассказывай, меня же там не было.
- Путешествие совершалось по Средиземному морю: Греция, Египет Лазурный берег, Мальорка... Посудина, конечно, не выдерживала никакого сравнения с норвежскими и итальянскими лайнерами. Там комфорт, роскошь, все сияет, здесь вечно что-то капает, ржавчина, пятна какие-то. Ситуация для меня сложилась вообще неординарная: туристы вокруг - немцы, а те, кто меня обслуживают,- мои бывшие соотечественники, русские. И эти моряки постоянно маячат на палубе, ходят туда-сюда со своими швабрами и кистями, подмазывают поручни, тряпками шуруют. Ржавчина пузырится, а они сверху - белой краской. Настоящий совок...
В ресторане кормежка очень жирная, я уже плохо переваривала эту пищу. Немцы старались не обижаться, очень мило относились к официантам, по десять раз 'спасибо' говорили.
Играл русский ансамбль. Помню, у них музыкальная заставка была:
'Иван Франко', 'Иван Франко',
С тобою плавать нам легко...
Однажды по салону шелест прошел: 'Мондрус... Мондрус...' Это советские стали соображать, что у них на корабле находится Лариса Мондрус. А я и пела и общалась за столом исключительно по-немецки. Вечером выхожу на сцену, открыла рот и вдруг вижу - там, где стеклянные двери, появляется любопытная голова, потом вторая выглядывает, третья... Все двери 'залеплены' физиономиями обслуживающего персонала. А ведь команде на судах не полагается торчать среди пассажиров.
- Откуда же они узнали про Мондрус?
- Думаю, от музыкантов. Пела я по-немецки, но с ними на репетициях говорила, конечно, по-русски. Они меня узнали.
- Лара, помнишь, ты мне рассказывала, что за тобой кто-то из команды ухаживал...
- Один из помощников капитана. Раскрепощенный такой. Мы иногда беседовали с ним, и я чувствовала с его стороны теплое человеческое отношение. Ведь, кроме него и музыкантов, никто из команды со мной не разговаривал. Боялись.
Наступает между тем Девятое мая. Тут уже и помощник избегает встреч со мной. Я к нему с каким-то вопросом, а он шарахается от меня, как от чумной. Ну, раз не хочет, то и не надо. И вдруг в этот вечер - я уже закончила петь, пассажиры расходились - из-за столика поднимается капитан и подходит ко мне: 'Лариса, если вы помните, у нас сегодня торжественный день, я имею в виду для нашей команды'. Я не поняла: 'Что за день?' 'Как?! Девятое мая! День Победы!' - 'Ах вот оно что!' - вспомнила я. А капитан продолжает: 'Мы с командой отмечаем праздник. Не хотите ли вы составить нам компанию?' Я подумала, раз приглашает капитан, отказываться неприлично.
Приводят меня в какое-то помещение, небольшой зал, предназначенный, видимо, для команды. Немцев никого в помине нет, накрытый длинный стол, по обеим сторонам сидят русские. Капитан произносит торжественную речь, потом говорит, обращаясь опять же к команде: 'Я думаю, все понимают, в каком щекотливом положении мы сейчас, в свой День Победы, обслуживаем врага. Несмотря на это, мы не станем портить себе праздник, о котором должны помнить всегда. В качестве сюрприза я хочу вам представить нашу соотечественницу, известную певицу Ларису Мондрус. Вы все прекрасно помните, как она радовала нас своим искусством. Сейчас Лариса находится за границей, работает по контракту, в том числе и на 'Иване Франко'...' Он соврал немножко, скрыл самое существенное - что я уехала насовсем.
Я так и не поняла, почему они целую неделю избегали меня и делали вид, что не узнают, а тут вдруг растаяли.
- Наверное, провели совещание,- улыбается Эгил,- и постановили, что за границей надо вести себя немножко иначе. Показать социализм с человеческим лицом.
- Да, на другой день меня вдруг все полюбили. Со всех сторон слышу 'здрасьте', в ресторане официанты предупредительны и любезны: 'Лариса, что вам предложить покушать?.. Может, вы это не хотите? А вот у нас есть вкусненькое, специально для вас...' И без конца сувениры какие-то дарят, матрешками завалили.
В заключительный день круиза капитан пригласил меня в бар: 'Лариса, мы очень рады, что нам довелось с вами повидаться, и я хотел бы вручить вам маленький презент. Желаем всего наилучшего в вашей жизни и просим не забывать свою родину'. Он передал мне целую коробку горячительных напитков: рижский бальзам, коньяк, водка. Хоть прощание получилось по-человечески теплым, а то полпоездки они мне там испохабили
- Впереди Зальцбург! - объявляет Эгил, закрывая на время тему незабываемого прошлого.
Дорога как-то незаметно обрастает домами и переходит в городскую улицу.
- Немецкий Рим! - показываю я знание местного исторического колорита.- Кстати, почему Моцарта называют австрийским композитором? Ведь Зальцбург еще несколько десятилетий назад принадлежал Германии.
Эгил пожимает плечами.
- Большую часть своей истории город являлся независимым архиепископством. Конец его самостоятельности положил Наполеон. А потом Зальцбург становился вотчиной то баварцев, то австрийцев. Кому принадлежал город в 1756 году, когда родился Моцарт? Никому. Архиепископу.
- Так что его вполне можно считать и немецким композитором.
С Нойтерштрассе ныряем в знаменитый туннель, соединяющий со Старым городом, и заруливаем на
