жаловаться мне на то, что в таких же поврежденных конвертах приходят и мои письма к ним. Помню, я пригласил к себе начальника особого отдела округа и попросил разобраться, кому понадобилось следить за моей перепиской. Начальник особого отдела смутился и через несколько дней сообщил мне, что конверты повреждены из-за неаккуратности почтовых работников.'
В июне 1966 года генерала Шапошникова в расцвете сил неожиданно увольняют в запас. В те дни он записал в дневнике: 'Сегодня получил ответ на свое письмо Малиновскому Р. Я., которое я писал 08. 06. 66 года. Вот его резолюция на письме: 'Тов. Шапошников М. К. Не смогли устроить Вас со службой, поэтому и состоялось Ваше увольнение. Большего чего-либо сделать не могу. Малиновский'.
В конце августа 1966 года М. К. Шапошников вместе с женой возвращался на своем 'запорожце' из Подмосковья в Ростов. При выезде из Москвы машину остановили. 'В чем дело?' - удивился генерал. - Что я нарушил?' Офицер ГАИ ответил: 'Ничего. Мы только проверим документы'. Рядом с офицером ГАИ стояли несколько чему-то ухмыляющихся людей в штатском.
Обычно-то мы едем через Харьков, а в этот раз я решил ехать через Воронеж, чтобы срезать 150 километров. Не успел выехать из Воронежа, как дорогу перекрыли несколько машин с мигалками. 'Товарищ генерал, вы откуда и куда?' (а я всегда езжу в форме и со звездочкой Героя). Я снова удивился. Проверили документы и отпустили. Но перед Ростовом снова тормозят. 'Опять будете спрашивать, откуда и куда еду? Надоели!' Молодой офицер ГАИ смутился и опустил глаза.
Въезжаю в свой двор, но арка, через которую я всегда езжу, перекрыта, зачем-то вырыта яма. И тут только замечаю, что не только дом, но и квартал оцеплен. Первый, кого я вижу во дворе, - начальник особого отдела округа и с ним еще человек двенадцать в форме и в штатском. Подходит ко мне:
'Здравствуйте, Матвей Кузьмич, машину ставьте вот сюда и вылезайте'. Только мы с женой вылезли, машину начали обыскивать, возможно, в надежде найти какую-нибудь подпольную типографию. Поднимаемся по лестнице, и над моей квартирой, и под моей на площадках стоят странного вида молодые люди. Один из замков оказался уже сломанным... Еле вошли в квартиру. Мне предъявляют ордер на обыск. Спрашиваю начальника особого отдела: откуда начнете искать? Тот мгновенно указывает на кабинет, садится за мой стол и открывает именно тот ящик, где лежит мой личный архив, в том числе - на самом верху рукописи писем 'неистового Виссариона'.
Плохой же вы конспиратор, Матвей Кузьмич, - говорим мы.
А я ничего и не собирался прятать. Я человек очень аккуратный, и, бросив взгляд в ящик стола, понимаю, что его уже внимательно осматривали: все бумаги перевернуты. Там же находилось и воззвание по поводу июньских новочеркасских событий - оно попало ко мне еще в 1962 году. Объявили, что арестовывать меня не будут, взяли подписку о невыезде. После их ухода жена подняла ковер в нашей спальне и увидела, что под ним просверлено два отверстия в стене, и в них вставлены трубочки. Техника у них тогда еще, видимо, была никудышная...
М. К. Шапошникову было предъявлено обвинение по статье 70 УК РСФСР - за антисоветскую агитацию и пропаганду. Лишь после обращения его к Андропову дело было прекращено, но не по реабилитирующим основаниям. И потому все материалы были переданы в партийную комиссию при Ростовском обкоме партии. 26 января 1967 года тогдашний первый секретарь Ростовского обкома партии отобрал у генерала Шапошникова партийный билет.
Конечно, Матвей Кузьмич тогда писал и писал. В ЦК, в прокуратуру, съездам партии. Он рассказывал о своей судьбе рабочего паренька, ставшего военным, ходившего в танковые атаки, получившего Героя в тяжелые фронтовые годы. Он писал про трагедию в Новочеркасске. Он не напоминал свои собственные слова: 'Я не вижу перед собой такого противника, которого бы следовало атаковать танками'. Наоборот, он писал, обращаясь уже к XXVII съезду партии: 'Что же касается меня самого, то я и тогда, и поныне продолжаю себя казнить за то, что в июне 1962 года не сумел помешать кровавой акции'.
... В мае 1967 года генерал Шапошников записал в своем дневнике:
'Лично я далек от того, чтобы таить обиды или злобу на носителей неограниченного произвола. Я только сожалею о том, что не сумел по-настоящему бороться с этим злом. В схватке с произволом и самодурством у меня не хватило умения вести смертельный бой. В борьбе с распространенным и укоренившимся в армейских условиях злом, каковым является произвол самодуров, подлость и лицемерие, у меня не оказалось достаточно эффективного оружия, кроме иллюзорной веры в то, что правда, вот так, сама по себе, победит и справедливость восторжествует'.
Когда мы с ним повстречались, Матвею Кузьмичу Шапошникову шел уж 83-й год.
Мы не заметили в нем старости жизни. Он ничего не забыл. Он ничего не хочет забывать
'Система может оказаться сильнее народа, но сильнее одного человека она может и не стать', - такими словами мы закончили эту статью тогда, весной 1989 года.
Этот последний абзац ведущий редактор номера газеты почему-то вычеркнул.
Что бы еще хотелось добавить к тому, о чем написал? Работали мы вместе с Владимиром Фоминым, корреспондентом 'ЛГ' по Северному Кавказу.
Писали быстро, взахлеб, на Володиной пишущей машинке, которую он притащил из дома в гостиницу 'Ростов'.
Помню, не покидало чувство опасности, даже сам не знаю почему: ведь кажется - это прошлое? Кому оно может помешать тогда, когда уже самые черные страницы прошлого открывались чуть ли не ежедневно?
Даже помню, как знакомые ребята из милиции довезли меня прямо до трапа самолета, узнав, какой груз везу я в редакцию: ведь до этого о новочеркасской трагедии не было сказано ни слова.
Конечно, долетел я нормально, и статья спустя неделю была опубликована.
Но не напрасными были тогда эти предчувствия: спустя полгода, когда все больше свидетельств той трагедии становились известными (включая место тайного захоронения жертв того расстрела), Петр Сигуда, собравший уникальные свидетельства новочеркасской бойни и требовавший наказать виновных, был убит.
Помню, как поздно ночью позвонили мне из Ростова и сообщили об этом. Еще одному человеку, с которым столкнула судьба, суждено с тех пор оставаться только лишь в памяти.
Генерал Матвей Кузьмич Шапошников прожил еще несколько лет. Прожил в славе - стал почетным председателем союза 'Щит'. Прожил в ненависти черных полковников и генералов. Мне тоже тогда досталось. Генерал Филатов в своем черносотенном 'Военно-историческом журнале' написал:
'Еще один борец за честь и достоинство - Щекочихин. А этот сколько ушатов грязи вылил на армию в связи с событиями в Новочеркасске!'.
'Этот' не стал с ним спорить.
ПОРТРЕТЫ НА ФОНЕ ПЕЙЗАЖА: ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЙ МИХАИЛ РИВКИН
История писем Михаила Ривкина, которые очутились у меня, такова. В середине 1987 года в редакцию пришла его мама: 'Вряд ли в ваших силах помочь моему сыну, но я хочу, чтобы вы знали об этом деле'. И оставила мне папку с документами.
Суть дела оказалась в следующем.
В 1982 году шесть молодых научных сотрудников начали издавать сборник 'Варианты'. Издавать так, как тогда только и возможно было издавать самим: перепечатывая статьи на машинке в нескольких экземплярах, то, что называлось тогда замечательным российским словом 'самиздат'.
Летом того же 82-го вся шестерка была арестована КГБ по привычному тогда обвинению - в антисоветской агитации и пропаганде.
Скорее всего, смерть Брежнева в ноябре того же года остановила очередной громкий политический процесс. Авторам этого самиздатовского сборника предложили написать прошение о помиловании. Пятеро написали. Шестой, Михаил Ривкин, отказался, так как не считал свои статьи (а одна из них была написана, когда он еще учился в десятом классе) антисоветскими, и был отправлен в суд и за строптивость получил на всю катушку: 'семь лет лагерей и пять - ссылки'.
Вот что я прочитал в приговоре, думаю, последнем такого рода до отмены зловещей 70-й статьи:
'Подсудимый Ривкин виновен в проведении в целях подрыва Советской власти и пропаганды путем изготовления и распространения литературы, содержавшей клеветнические измышления, порочащие советский государственный строй, в пропаганде в тех же целях антисоветских идей и установок, в совершении иных враждебных действий, выражающих стремление вызвать у окружающих намерение
