- Прокурор Берг... Да, слушаю... Спасибо. Я пришлю нарочного, а пока вы скажете мне устно результаты экспертизы... Так... Так... Так... Ну что же, не очень густо, но уже кое-что... Посылаю вам человека. Спасибо. До свидания.
Он положил трубку, минуту сидел в задумчивости, а потом вызвал секретаршу и попросил:
- Пожалуйста, отправьте нарочного в кинолабораторию АЭГ, Фюрнбергштрассе, девять, к господину Ушицу. Пакет сразу же передадите мне.
Секретарша посмотрела на Люса с жадным любопытством и, выходя из кабинета, раза три обернулась.
- Так, - сказал Берг, - ладно... У меня язва...
- Что? - не понял Люс.
- У меня язва, - повторил Берг, - питаться надо по часам. Протертые котлеты и чай с сахарином. Не составите компанию?
- Может быть, мы продолжим завтра?
- Нет. Нам придется еще посидеть сегодня...
Они поднялись.
- Это рядом, - сказал прокурор, выключая диктофон так, чтобы это видел Люс, - за углом.
Когда они вышли из прокуратуры, Берг сказал:
- Хорошо, если бы вы сами привезли ко мне вашу подругу.
- Я понимаю.
- Тогда мне будет легче еще раз поговорить с кельнером...
- Спасибо.
- Теперь вот что... Ваш фильм... Ну, этот... который наделал много шума... О наци в белых рубашках... Когда вы этот фильм выпускали, вам никто не звонил, не угрожал, не просил?
- Десятки раз звонили, предлагали, просили...
- А Дорнброк?
- Ганс?
- Да.
- Нет. Он молчал. От его папаши было много звонков... не от него лично, естественно, но из его окружения... ко мне даже приезжал его сотрудник, Айсман. Говорил, что ненавидит нацизм так же, как все мы. <Нас, немцев, делают чудовищами, зачем вы помогаете иностранным злопыхателям, Люс?>
- Будете что-нибудь есть? - спросил Берг.
- Я выпью кофе.
- Лучше бы чего-нибудь взяли себе: день у нас предстоит тяжелый и муторный.
- Нет. Я выпью кофе. В глотку ничего не лезет...
- Еще что вам говорил Айсман?
- Ну, их обычное <зачем посыпать раны солью, нация и так достаточно перенесла, злодеяния смыты кровью главных бандитов. Стоит ли оскорблять тех, кто во времена Гитлера лишь выполнял свой долг? Нельзя наказывать слепцов за слепоту>. Вы же знаете, что они говорят в таких случаях...
- Кто это они?
- Нацисты. Новые нацисты.
- Вы найдите, пожалуйста, возможность повторить то, что сейчас сказали, во время допроса, когда вас пишет диктофон. Не то у вас положение, чтобы покорно скрестить ручки на животике.
- Я еще вспомнил о Дорнброке.
- Сейчас, дайте я дожую эту чертову котлету. Совсем без соли... Ну что вы про него вспомнили?
- Не знаю, правда, какое это имеет отношение к делу... Ганс той последней ночью спросил, какую руку поднимали нацисты, когда орали <хайль>. Я смотрел много хроники, так что я это запомнил... Я ему ответил, какой рукой они орали свое <хайль>...
- Орали-то они глотками... Ну-ну?
- Ганс тогда сказал: <Знаешь, зачем я был в Гонконге?> Я спросил: <Зачем?> А он ответил: <Ты же все равно отказываешься делать фильм... А когда людей заставят кричать <Хайль, Дорнброк!> - будет поздно. Тогда уж, - он сказал, - наверняка все растает...> Это он ответил мне - помните, я говорил, что лед расплавится на полюсах и что не в нацизме сейчас главное, а в одержимом безумии ученых, которые служат финансовым тузам, мечтающим о мировом могуществе>.
Берг внимательно посмотрел на Люса:
- Ну что ж... Про это тоже скажете под диктофон. Но это, я должен предупредить вас, очень опасное заявление, и я не стану его скрывать от прессы... В нужный момент я это заявление обнародую. Поезжайте за своей подругой, я допрошу ее, а потом вы сделаете мне дополнительное заявление и отправитесь доснимать ваш фильм. Через полчаса я вас жду.
Люс поднялся, замешкался на минуту и спросил:
- Что с экспертизой? Я понял, что они кончили работу...
- Два пункта можно трактовать как угодно, а один - против вас: пленки идентичны. Это я открыл вам, чтобы проверить вашу порядочность и стойкость. Я, в общем-то, не должен был говорить вам этого, во всяком случае, пока что...
Как только Люс вышел из кафе, обычная медлительность Берга пропала: он подскочил к телефону, быстро набрал номер телефона управления внутренних дел городского сената и тихо сказал в трубку:
- Он поехал. Берите его под наблюдение и не упустите - иначе голову вам снесу!
...Когда Люс давал показания Бергу о том, что Дорнброк через своих людей хотел оказать на него давление при выходе картины <Наци в белых рубашках>, он был прав лишь наполовину. Действительно, такая попытка была предпринята, но старый Дорнброк не был инициатором этого давления на Люса: он попросту ничего об этом не знал. Инициатором был Айсман.
Накануне премьеры картины Люса Айсман организовал через своих друзей в газетах Шпрингера ряд хлестких рецензий. <Пощечина истории>, <Безответственные упражнения в клевете на народ>, <Провинциал в роли обличителя> - таковы были заголовки статей. Смысл их сводился к тому, что Люс не может понять всей сложности исторического процесса; он не хочет отдать себе отчета в том, что нельзя поливать грязью все развитие Германии после тридцать третьего года; да, расстреляли десятки тысяч, но это были коммунисты; да, были эксцессы с евреями, но это вызывалось позицией западных держав, развязавших под дудку Сталина вторую мировую войну; да, Гитлер виноват во многом, но если бы не измена и саботаж, то неизвестно, куда бы повернулось развитие событий (<Мы, естественно, приветствуем крушение гитлеризма, но история есть история, и <песня будет хрипом, если ее лишить нот>); да, были концлагеря, но все разговоры о зверствах и душегубках - это вымысел русских, они сами построили в Аушвице и Майданеке газовые печи, а американцы пошли у них на поводу; да, были ненужные жертвы, но отыщите на сфабрикованных союзниками фотографиях, где были горы туфель, хоть пару одинаковых; кому нужны были вставные челюсти, экспонируемые так называемыми антифашистами, плохо говорящими по- немецки, если вставная челюсть подходит лишь тому, для кого она сделана, - это как отпечатки пальцев: идентичных нет и не может быть... Вся гадость, которую можно было сфабриковать против немцев, - это продукция, сделанная представителями других наций. Обвинять немцев вправе лишь немцы, ни один другой народ не вправе присваивать себе роль судьи...
После того как эти статьи, обращенные к патриотическому пылу лавочника (<А мы что ж, были полными идиотами, когда сражались за Германию?!>), взбудоражили общественное мнение, Айсман отправился к Бауэру.
Тот внимательно ознакомился с газетными материалами и спросил:
- А какое это имеет отношение к нашему делу?
- Прямое, - ответил Айсман. - Этот фильм идет вразрез с нашей линией.
- Кто вам сказал, что мы собираемся обелять гитлеризм?
- А кто сказал вам, что я собираюсь спокойно наблюдать за тем, как унижают историю моей нации? Или я неверно понимал вас все это время, или что-то изменилось наверху? Может быть, я не информирован о новом направлении, которое избрал председатель Дорнброк?
- При чем здесь председатель? - поморщился Бауэр. - Просто я не люблю истерик. За истерикой я всегда вижу своекорыстные интересы, Айсман, а я знаю ваше прошлое...
