- Кого вы относите к элитарному слою общества? Только художников?
- Если рабочий мыслит, он по праву может считаться элитой в элите. Я считаю отличительной чертой элитарности умение мыслить революционно, вровень с прогрессом, с наукой. Извечные ценности морали, которые несет в себе элитарная прослойка, - я отношу сюда не только людей высокого искусства и науки, но и тех, кто свято следует извечным принципам, - могут спасти человечество от того духа приспособленчества, который предполагает конформизм. В условиях конформизма слабые надевают личину силы чтобы не быть освистанными, а всякое отклонение от стандарта несет человеку моральную, а подчас и физическую гибель - нет ничего страшнее слепоты общества, это страшнее, чем истинная слепота одного человека. И если я что-либо ненавижу, так это конформизм - оборотную сторону любого тоталитарного государства, нацистского в первую очередь.
- О вас пишут как о крайне левом. Вы действительно примыкаете к ультралевым?
- Я не очень-то согласен с делением искусства по принципу унтер-офицерской всезначимости. Достоевский считался крайне правым, а Вагнера причислили к лику ультра. Страшно, когда бездарь одевается в тогу левого...
- А когда талант примеряет пиджак правого?
- Мне нужны ордена и регалии для того, чтобы защищать мое искусство.
- Какими орденами вы награждены, мистер Люс?
- Я цитировал Стендаля.
- Что, с вашей точки зрения, определяет меру талантливости художника?
- Объем информации, заложенный в его произведении. Человечество здорово поумнело за последние годы. Необходимо соответствие, я бы сказал, опережающее соответствие художника и общества. Нельзя формировать общественное мнение, находясь в арьергарде знания. Трудно делать эту работу, состоя в рядах; этот труд допустим только для тех, кто вырвался в авангард мысли. Могут, конечно, не замечать, кидать камнями или улюлюкать - тем не менее правда за авангардом.
- Вы против традиций? Вы отвергаете Томаса Манна?
- Традиции, если они талантливы, всегда авангардны.
- Над чем вы сейчас работаете?
- Я хочу снять интеллектуальный вестерн.
- Тема?
- Я ищу тему, - ответил Люс, сразу же поняв, что этот вопрос маленькой фарфоровой китайской журналистки был продиктован из Берлина через мистера Лима.
- Вас не смущает презрение интеллектуалов - <серьезный Люс> ушел в жанр вестерна?
- Меня не смущают мнения. Как правило, боятся мнений люди, не уверенные в себе, в своей теме.
- Ваш интеллектуальный вестерн будет затрагивать вопросы политики?
- Не знаю. Пока - не знаю.
- А в принципе - вы не боитесь политики в искусстве? Высокое искусство чуждо политики, оно живет чувством, не так ли?
- Феллини как-то сказал мне: <Люс, если вы не будете заниматься политикой, тогда этим придется заняться мне>. Я пообещал Феллини еще года два спокойной жизни. Феллини и Стэнли Крамер - две стороны одной медали, которую нелегально чеканят во всем мире, посвящая ее истине.
- Я читала критические статьи, посвященные вам, мистер Люс. Вас бранили за то, что вы следуете в своем творчестве дорогой обнаженной публицистичности. Поэтому вас относят к разряду деловых художников, прагматиков и конкретистов, творцов второго сорта. Вас это ранит?
- Художник, даже если он занесен официальной критикой в ряд творцов второго сорта, работающих предметно и прагматично, все равно есть человек, живущий без кожи. Меня бы очень ранило это мнение, не знай я отношения к моей работе самой широкой аудитории. Я - вратарь, и мои ворота защищают не три бека, а миллионы моих сограждан.
- В своем фильме <Наци в белых рубашках> вы обрушились на господ из организации фон Таддена. Так ли страшны эти люди? Являются ли они представительной силой у вас на родине?
- Лучший способ изучить явление - это сконцентрировать внимание на крайних явлениях, ибо в них четко и перспективно заложена тенденция.
- Вы говорите сейчас как политик...
- Всякий художник - хочет он того или нет - политик. Трепетный художник, живущий вне политики, как правило, обречен на гибель, если только не случайное стечение обстоятельств, когда сильные мира сего - от литературы, политики^ или экономики - почему-либо обратят внимание на это явление и окажут ему свое покровительство.
- Вы исповедуете какой-нибудь определенный метод в кинематографе? Вы следуете кому-либо? Вы стремитесь быть последователем какой-то определенной школы?
- Следуют школе честолюбцы от искусства. Старые мастера кичливо ссылаются на школу учеников, выдвигая, кандидатуры своих питомцев на те или иные премии. В искусстве нельзя следовать образцам. Последователем быть можно, а подражателем - недопустимо.
- Вы убеждены, что ваше искусство необходимо людям?
- Не убежден. Я прагматик, и порой меня одолевает мысль, что, быть может, мир в силах спасти гений физика и математика, который подарит человечеству средство защиты от уничтожения. Искусство обращено к личности, научно-технический прогресс - к обществу.
- Зачем же в таком случае вы живете в искусстве?
- Потому что я выполняю свой долг перед собственной совестью. Я воспитывался во время нацизма, а нацизм многолик и всеяден, а у меня есть дети. Я боюсь за них, и я в ответе за них перед богом.
- Вы считаете, что нацизм можно проанализировать, используя форму интеллектуального вестерна? - снова спросила китаянка. - Почему бы вам не избрать иную форму, конкретную, построенную на фактах сегодняшнего дня?
Люс ответил:
- Спасибо за предложение, я буду думать над ним. До свидания, господа, мне было чрезвычайно интересно с вами...
7
...Он зашел в свой номер, разделся, влез в ванну и долго лежал в голубой холодной воде. Потом он докрасна растерся мохнатым полотенцем и убавил кондиционер. В номере уже было прохладно, и он подумал, что когда выйдет на улицу к Хоа, то в липкой ночной жаре снова схватит насморк. Он все время мучился насморками: и в Сингапуре, и в Тайбэе, и в Гонконге. После прохлады закупоренного номера, где мерно урчит кондиционер, липкая жара улицы, потом холод кондиционированного такси - и жара, страшная, разрывающая затылок жара, пока дойдешь от такси до холодного аэропорта или до кабака, где кроме кондиционеров под потолком вертятся лопасти громадных пропеллеров, разгоняющих табачный дым.
<Я похудел килограмма на три, - подумал Люс, упав на низкую мягкую кровать, - прихожу в норму. Кто это говорил мне, что если ты жирен сверх нормы, то это вроде как целый день носить в руке штангу. Выходит, я каждый день таскаю штангу в десять килограммов>.
Он посмотрел на часы, лежавшие на тумбочке: Хоа будет ждать в десять тридцать.
<У меня еще тридцать минут, - подумал Люс. - Можно успеть поработать...>
Люс поднялся с кровати, достал из портфеля диктофон в включил звук.
<Д ж е й н. Нет, что вы, Фердинанд... Он был влюблен в нее.
Л ю с. По-моему, это естественное состояние для мужчины - желать ту женщину, в которую влюблен.
Д ж е й н. Но он хотел жениться на ней... Вы ведь очень щепетильны в вопросах брака. Знакомство, дружба, потом помолвка, свадьба, а уже потом...
Л ю с. Кто это вам наплел? Мы не мастодонты.
Д ж е й н. А я думала, вы э т о смогли сохранить в Германии.
Л ю с. Я же не думаю, что вы э т о сохранили у себя в Британии...
Д ж е й н. У вас больше от традиций, чем у нас. Уж если англичане новаторы, так они во всем новаторы.
Л ю с. Почему вы говорите об англичанах <они>. Можно подумать, что вы полинезийка.
Д ж е й н. Я плохая англичанка, Фердинанд. Я просто никакая не англичанка. А может быть, я
