иллюзия ушедшего века была бы абсолютной, если бы в доме не гремел джаз, время от времени разрезавшийся высоким, серебряным звуком горна. Двое выпускников университета - Гэс Петерис и Курт Ванг, сидевшие на застекленной веранде, разглядывали танцующих, отхлебывая пиво из грубых глиняных кружек.
- Как лихо оттанцовывает Пальма! - сказал Ванг. - Скотина...
- Зачем так грубо? - улыбнулся Петерис.
- А я люблю его.
- В самом деле?
- В самом деле... А ты?
- Завидую. Я завидую ему. Но очень добро, без зла. Порой с недоумением.
- Почему?
- Так... Не интересуется женщинами, а они летят к нему, как мотыльки на огонь; не умеет фехтовать, а выигрывает бои; посещает ваш дискуссионный кружок, а кутит на те деньги, которые ему присылает чрезвычайный и полномочный папа.
- Это хорошо или плохо?
- Занятно. Вообще-то он может позволять себе оппозиционность. Папа переводит ему столько денег, что не страшно побаловаться оппозицией.
- Будь себе на здоровье и ты оппозиционером...
- Я не могу. Мне никто не переводит денег. Я должен быть с клубом, а не против него...
- Сильные мира сего не всегда состоят в одном клубе, - сказал Ванг.
- Клуб против клуба - это не страшно; страшно, когда в клубе сильных появляется отступник.
- Ту убежден, что клуб не прощает отступничества?
- Конечно. Во всяком случае, я так думаю.
- Но ты еще не член нашего клуба, - заметил Ванг. - Я желаю тебе вступить в наш проклятый, скучный и дряхлый клуб как можно скорее. Ты его видишь снаружи, и он кажется тебе прекрасным, а мы рождены в нем и знаем, что он такое изнутри.
- Ну и что же он такое изнутри? Объясни мне, плебею, ты - сын министра.
- Я не силен в словесной агитации. У тебя крепкие челюсти, ты войдешь в клуб: нашим старикам нужны свежие кадры.
К Петерису подошла девушка, опустилась перед ним на колени и сказала:
- Повелитель, я больше не могу без вас.
- Ну уж и не можешь, - вздохнул Петерис, поднимаясь. - Пошли попляшем, только напомни, как тебя зовут...
Он поднялся, и девушка поднялась, и они ушли к танцующим, а к Вангу, появившись из-за шторы, приблизился горбун, прижимавший к груди маленький серебряный горн.
- Знаете, - сказал он, - я могу продержать гамму туда и обратно семьдесят три секунды.
- Это прекрасно. Молодчина.
- Сыграть?
- Сыграйте, отчего ж не сыграть.
- Сейчас. Я должен постоять минуту с закрытыми глазами и сосредоточиться. Сейчас.
И горбун, по-прежнему не открывая глаз, заиграл - серебряно и нежно тонкую и чистую гамму, и звук, таинственно извлекаемый им из маленького горна, перекрыл рев джаза и пьяные голоса танцующих в холле.
...<Как же звали французскую стерву, которая тогда со мной танцевала? - вспоминал Ян, наблюдая, как в тонком солнечном луче, пробивавшемся сквозь ставни, медленно плавала пылинка, похожая на рисунок планеты из учебника астрономии. - Будет совсем смешно, если из-за этой катастрофы у меня отшибет память... Бедный Юстас... Ему сейчас труднее, чем мне. Вообще, самое трудное - это ощущение собственного бессилия. А ту французскую стерву звали, между прочим, по-русски - Надя>.
- Хорошо бы, - сказала тогда Надя, перестав танцевать, - чтобы этот трубач дудел раздетым.
- Он артист, - ответил Ян. - Он замечательный артист.
- Какой он артист? Трубач...
- Трубач тоже артист.
- Ты ничего не понимаешь, - засмеялась Надя. - Артист - это который говорит на сцене, а трубач только делает <ду-ду>. Большие легкие - это ведь не талант...
Кто-то закричал:
- Цыгане, друзья, цыгане!
Все бросились в парк. Четыре старые, громоздкие кибитки остановились на асфальтовой дороге, которая пролегла сквозь туманный парк.
Цыгане вылезли из своих кибиток. Одеты они были подчеркнуто элегантно: в смокингах, полосатых серых брюках; колдовски растрескивая колоды новых холодных карт, шли они навстречу обитателям старинной виллы, и кто-то из них уже пел гортанную песню, наигрывая на банджо; маленькие девочки танцевали с медлительными повадками старух; и все это показалось тогда Яну Пальма таким же нереальным, рисованным, далеким и зыбким, словно рассветный парк и деревья, смотревшиеся как бы; сквозь папиросную бумагу.
Девочка лет тринадцати, разглядывая линии на ладони Ванга, который шел вместе с Яном и Петерисом, быстро говорила:
- Ах, как много вы повидали любви и несчастья, дружбы и предательства! Вы познали богатство и нужду, вы так много работали в жизни...
Пальма не выдержал, захохотал в голос, упал - по-клоунски - на газон, закричал:
- Слушайте все! Наш Ванг, тепличный сын министра, много трудился и познал нужду!
Петерис обернулся к Пальма и сказал негромко:
- Она же работает, зачем ты?
- Прости. Ты прав. Прости. Держи, - Ян поднялся и протянул цыганке монету, - это тебе.
- Я вам еще не гадала, - ответила девчушка. - Я говорю правду этому господину: я же читаю правду по линиям его руки...
- Прости его, - сказал Гэс Петерис, - ты хорошо гадаешь, не сердись на моего друга, просто он очень весел сегодня, он не хотел тебя обидеть... Погадай Вилциню, он ждет...
И они пошли по газону: высокий Вилцинь и маленькая цыганка, которая вела его за руку, а вернее даже не за руку, а за указательный палец, и все время забегала вперед, чтобы заглянуть ему в глаза...
Петерис долго смотрел вслед ушедшим, а потом обернулся к Вангу:
- Куда ты?
- Меня определили в министерство иностранных дел - это наша семейная традиция...
- А ты, Ян?
- Черт его знает. Что у тебя, Петерис?
- Я уезжаю в Индию, в консульство, - ответил Петерис.
- За рыцарскими шпорами?
- Почему бы нет?
- Сейчас не дают золотых шпор за выдающиеся заслуги. Только позолоченные.
- Меня устроят и позолоченные.
- Помогай британцам сажать в тюрьму побольше индусов, и тебе очень скоро выдадут шпоры, которые открывают двери нашего клуба.
- Кому-то ведь надо сажать в тюрьму. Своим рождением ты лишен этой необходимости, Ян.
- Снова ты ему завидуешь? - спросил Ванг, задумчиво прислушиваясь к цыганской песне.
- Слушай, Гэс, - предложил Пальма, - хочешь, я дам тебе рекомендательные письма в Индию, а ты мне взамен пришлешь оттуда хорошо отделенную голову бунтаря, а?
- Мне нужны рекомендательные письма, но мои успехи в боксе больше, чем твои, Ян, и если я тебя ударю, ты упадешь...
- Не сердись. Я проверял, до какой меры ты подонок. Подонком снова оказался я. Прости.
- Ты постоянно на всех наскакиваешь, - задумчиво сказал Петерис. - Не могу понять, чего ты хочешь?
