Он знал, что победа в Испании Народного фронта в феврале 1936 года отринула генерала Франко - того, который потопил в крови астурийское восстание шахтеров. Он узнал позже, что Франко, генералы Моло и Санхурхо сразу же объединились для того, чтобы, организовав хунту, свергнуть правительство Народного фронта, избранное народом.
Акция, которую задумала армия, должна быть обеспечена оружием. Франко не имел самолетов и танков. Он получил двадцать итальянских <савойя-маркети> - дуче подписал этот приказ, обсудив его на высшем совете фашистской партии. Но двадцать самолетов - это ничто, когда началась открытая борьба хунты генералов против правительства народа.
Франко поручил своим помощникам войти в контакт с германским военным атташе в Париже. Тот немедленно отправил шифровку в Берлин. Генеральный штаб и министерство иностранных дел рейха были едины в своем мнении: сейчас, после <великой рейнской победы>, надо выждать, не следует <дразнить> общественное мнение.
Тогда Франко обратился к руководству НСДАП - национал-социалистской рабочей партии Германии. Письмо Франко попало к шефу закордонных организаций НСДАП, рейхслейтеру Боле. Тот, выслушав отрицательные соображения армии и дипломатов, вежливо поблагодарил коллег за столь серьезный, доказательный и дальновидный совет и немедленно отправился к своему непосредственному руководителю - Рудольфу Гессу, заместителю фюрера.
- Чего вы хотите от нафталинных дипломатов? - сказал тот, прочитав запись беседы Боле с коллегами. - Они мыслят закостенелыми формулами. Армия тоже обязана быть против: она всегда против того, что не ею предложено и разработано... Немедленно переправьте письмо Франко фюреру: нельзя упускать ни минуты...
Гитлер ознакомился с документом, подписанным мятежным генералом, когда тяжелый июльский зной спал и примолкли уже огромные вздохи оркестров на вагнеровском народном фестивале в Байрейте; люди отдыхали, готовясь к вечерним концертам.
- Пригласите ко мне Геринга, генерала Бломберга и Канариса, - сказал Гитлер задумчиво. - Это интересный вопрос, и мы должны принять единственно правильное решение.
Бломберг, представлявший армию, отказался высказать свое мнение первым.
- Адмирал -истинный авторитет в испанских вопросах, - сказал он, вероятно, следует послушать его мнение.
- Мнение одно, - ответил Канарис, зная, что сейчас он выступает против Бломберга, - мнение единственно разумное и н у ж н о е рейху: немедленная помощь испанским борцам против большевизма.
- Адмирал прав, - сказал Геринг, - мы таким образом поддержим сражение против Коминтерна - это первое, и, второе, получим театр для великолепного спектакля, где стреляют не холостыми пулями, а трассирующими: я опробую в Испании мою авиацию. Маневры таят в себе элементы игры, а сражение с республиканцами есть генеральная репетиция битвы, которая предстоит нам в будущем.
Назавтра в министерстве авиации был создан секретный штаб <В>. Через три дня начальник штаба <В> генерал Вильберг лично отправил в Испанию первую партию <юнкерсов>. Затем в Бургос был переброшен корпус <Кондор>.
Канарис занялся своим делом. В абвере был организован сектор из двух подразделений. Первое снабжало франкистов оружием через <фирму Бернгарда>, второе - через подставных лиц - <снабжало> оружием республиканцев. Но если первое подразделение отправляло автоматы последних моделей, то второе поставляло оружие заведомо бракованное, прошедшее специальную обработку в мастерских абвера.
Испания стала полигоном гитлеризма. Асы Геринга учились здесь искусству войны с родиной Исаева. За те два года, что Исаев провел при штабе Франко, встречаясь и почтительно раскланиваясь с <сеньором Гулиермо>, он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть среди тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да и с твоей родиной тоже, сбивали-то и советских летчиков - единственной страной, которая, отвергнув политику <невмешательства> Лондона и Парижа, открыто помогала республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз.
- Звоните по этим двум телефонам каждые полчаса, - сказал Хаген радисту, который был приписан к их разведцентру. - Объясняйте, что пресс-атташе германского посольства фон Штирлица настойчиво разыскивает его друг Август.
- Слушаюсь, гауптштурмфюрер.
Хаген поймал себя на мысли, что он хотел в штирлицевской усталой манере сказать телефонисту: <Да будет вам... Зачем так официально, вы же знаете мое имя>. Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в кабинет, где его ждал Ян Пальма.
- Знаете, об университете мы поговорим позже, а сейчас меня будет интересовать Вена.
- Что конкретно вас будет интересовать в Вене?
- Вы.
- Я был в Вене шесть раз.
- Меня интересует тот раз, когда вы там были во время коммунистического путча.
- Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз в нем печатались мои статьи.
- Они были напечатаны лишь после вашего возвращения в Ригу. Я их читал. Меня интересует, что вы делали в Вене - не как журналист, а как личность.
- Это разделимые понятия?
- Для определенной категории лиц - бесспорно.
- И говорите-то вы в полицейской манере: <категория определенных лиц>... Не диалог, а цитата из доноса...
Хаген засмеялся:
- Это свидетельствует о том, что я как личность неразделим с профессией, которой посвящаю всю свою жизнь.
- Браво! Я аплодирую вам! Браво!
- Итак... Вы в Вене...
<А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, - отметил Пальма. Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?>
- Бог мой, ну опросите обитателей кафе <Лувр>. Там сидели все журналисты, немецкие в том числе.
- Они уже опрошены, милый Пальма.
- Значит, они вам подтвердили, как я проводил в <Лувре> свободное время?
- Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?
- Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено...
- И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?
- Конечно.
Вена, 1934 __________________________________________________________________________
В ту ночь он был не у женщин. В ту ночь нацисты загнали восставших в заводской район; выхода за город оттуда не было. Решили уходить подвалами и проходными дворами к Дунаю. Там никто не ждал восставших, оттуда можно было рассредоточиться по конспиративным квартирам или скрыться в пригородах.
Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух повстанцев - пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту смерти. Он бросился в те районы, где еще шли бои. Пройдя фашистские патрули представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении: в Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, - Пальма оказался в самом пекле. Шуцбундовцы - и коммунисты, и социал-демократы, засев на крышах домов, сдерживали нацистов, пока люди спускались в подвалы.
- Можно мне с вами? - спросил запыхавшийся Пальма у высокого старика с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал людям спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.
- Кто вы?
- Я из Риги, журналист... Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы...
- Нет, - отрезал старик. - Нельзя. - И махнул рукой тем, кто в арьергарде сдерживал нацистов: им было
