Как всегда, он посетовал на то, что забыл в Москве зонтик; когда улетал, было солнечное бабье лето; человек живет настоящим, как-то не хочется представлять, что вот-вот зарядит непогодь, начнутся сырые холода, не оглянешься, и святки... смотришь, там и Новый год... снег идет, снег идет... убеленный пешеход, удивленные растенья - только Пастернак смог так почувствовать эту трагическую пору перехода природы к спячке зимы, действительно, зима - это ночь года, и Александр Яшин великолепно написал про то, что все, кто болел, знают тяжесть ночных минут, утром не умирают, утром живут, живут, и Джон Стейнбек ощущал это же, когда закончил свой роман 'Зима тревоги нашей'; боже, как мал наш шарик, сколь схожи чувствования людей и как же они при этом разобщены!
Пока Степанов искал дом Цорра, кожанка его промокла, сделалась волглой, еще простудишься на обратной дороге; впрочем, в поездах здесь тепло, да и свитер из ангоры, ничего. Светлая память Марку Соркину, спас от туберкулеза, а сам погиб совсем молодым еще...
Дверь открыл Цорр; он был в сером костюме, рубашка светло-голубая, туго накрахмалена; элегантная серая бабочка, мягкие мокасины; он не скрыл удивления, оглядев кряжистую фигуру Степанова в коричневой кожаной куртке, свитере, джинсах и тяжелых, на каучуке мокроступах.
- Господин Степанов? - уточняюще спросил он и, лишь выслушав утвердительный ответ, снял цепочку с двери. Милости прошу, пожалуйста, проходите.
Порядок в доме был клинический. Степанов уже привык к тому, что в квартирах и коттеджах немцев и швейцарцев обычно царствовал дух чистоты, нигде ни пылинки, каждая вазочка, цветок, не говоря уже о стуле, словно были прикреплены сверхсильным магнитом к своему месту; но у Цорра порядок какой-то совершенно неживой, металлический.
- Кофе? - спросил Цорр. - Или хотите погреться? У меня есть русская водка, 'Смирнофф'.
- Кофе выпью с удовольствием, - ответил Степанов. - А может быть, и водку.
- Вы предпочитаете кофе до разговора, господин Степанов, или же во время?
- Лучше до.
- Меня научили готовить по турецкому рецепту - помимо сахара чуть-чуть чеснока и щепотку соли, совершенно изумительный вкус. Не опасаетесь столь резких контрастов?
- О нет, - ответил Степанов. - Я пил такой кофе на Кавказе, в Сухуми, очень вкусно.
- Я посещал Сухуми, прекрасный город, но нет ни одного ночного ресторана, негде потанцевать, совершенно не продумана сфера сексуального обслуживания туристов...
- Да, - усмехнулся Степанов, - с этим делом туго, бедные туристы... Но как-то устраиваются, иначе б не ездили...
Цорр заварил кофе в стеклянном кофейнике, очень жидкий, поинтересовался, не желает ли Степанов сахарина, выслушав отрицательный ответ - больные почки, принес тоненькую, прекрасного фарфора сахарницу, предложил ему сесть в кресло возле стереосистемы, легко забросил ногу на ногу и, сделав маленький глоток, спросил:
- Чем обязан вашему визиту?
- Господин Цорр, я слышал, что у вас есть материалы, связанные с преступлениями нацистов...
- От кого к вам пришла эта информация, господин Степанов?
- Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, господин Цорр... Придется лгать, а это всегда неприятно...
- Хорошо, - кивнул Цорр, - я тоже сторонник того, чтобы говорить правду... Сформулирую мой интерес иначе, если изволите, уже, вам будет легче тогда сказать правду... Эта информация пришла к вам не из банковских кругов? Еще более конкретно: не из тех, кто входит в орбиту Барри Дигона?
- Нет.
- Я удовлетворен, господин Степанов... Дело в том, что его люди оклеветали меня, обвинив в связях с мерзавцем Эйхманом, будто я повинен в том, что эсэсовцы погубили брата Дигона Самуэля... Они лишили меня службы, они хотели, чтобы я исчез с лица земли, но, как видите, правда восторжествовала... Я никогда не был связан с нацистами, никогда, хоть и работал в рейхе, это правда, но там работал и Самуэль Дигон вполне открыто до тридцать восьмого года... Более того, я всегда был антинацистом и чем мог помогал несчастным... Именно потому, что я был противником жестокости, у меня сохранились кой-какие материалы по трагическому еврейскому вопросу... Простите, вы сами...
- Я русский...
- Очень хорошо... Так вот, только потому, что я был противником неразумной жестокости, я и согласился помочь в установлении контактов между немцами и американцами в сорок третьем году... Мною руководствовала не корысть, но сострадание...
- Контакты между кем и кем? Конкретно?
- Между князем Гогенлоэ и Алленом Даллесом.
- Но контакт состоялся в сорок четвертом году, господин Цорр.
- В сорок третьем.
- У вас есть какие-то документы об этом?
- Да.
- Можете познакомить меня с ними?
- В том случае, если вы обещаете сказать правду о моей роли во всем этом деле... Знаете, Геринг был большой свиньей, но во время суда в Нюрнберге он, я слышал, произнес неплохую фразу, что, мол, не боится потерять голову, но страшится потерять лицо... Самое страшное - незаслуженная обида, согласны?
- Вполне, господин Цорр, но каким образом я могу сказать правду о вашем участии в этом деле, если у меня нет документов и я обладаю лишь односторонней информацией? Правда всегда посредине, на стыке полярных точек зрения...
- Вот видите! Совершенно верно! Я не хочу обидеть вас, но вы должны согласиться, что в вашей пропаганде по поводу немцев тоже были преувеличения...
- Не могу согласиться, господин Цорр. Не было преувеличений. Была правда.
- Ну, хорошо, а Геббельс говорил бог знает что про вас... Вы же верно сказали, правда на стыке полярных точек зрения.
- Геббельс-это не есть точка зрения, это патология и уголовщина. Когда я говорил о стыке, я никак не имел в виду этот аспект вопроса: нацизм и правда - понятия взаимоисключающие.
- Но вы же не станете отрицать, господин Степанов, что во время Гитлера были построены прекрасные автострады, покончено с безработицей и...
- И введена карточная система, господин Цорр. А те, кто не хотел строить автострады, были отправлены в концлагеря, были запрещены книги Толстого, Манна, Брехта, Маяковского и упоминание имени Альберта Эйнштейна... На каждого немца заведена учетная карточка в гестапо... И никаких гарантий, все подчинено воле психически больного злодея...
- Я опасаюсь, как бы мое правдолюбие, - вздохнул Цорр, не показалось вам пронацизмом, мне бы очень этого не хотелось...
Он встал, подошел к стеллажу, открыл особым плоским золоченым ключом массивную дверь вмонтированного в стену сейфа, достал несколько разноцветных папок, взял синюю, остальные положил обратно, вернулся к креслу и протянул Степанову несколько страниц.
- Я действительно содействовал появлению на свет этого документа. Прочтите и скажите, виновен ли я в том, что он существует? Впрочем, не я, так другой помог бы этому... Еще кофе? Пока будете читать, я приготовлю нам по чашечке, а?
- Да, благодарю вас...
- Можете сделать выписки, - сказал Цорр.
- Если позволите, я надиктую этот текст на мой диктофон.
- Пожалуйста. - Цорр легко смазал взглядом маленький, величиной с записную книжку, аппаратик, который Степанов достал из внутреннего кармана кожанки.
Он просмотрел страницы и начал диктовать:
- Двоеточие, открыть кавычки. 'В начале беседы 'герр Бауэр' заявил 'мистеру Робертсу', что прибыл сюда как сугубо частное лицо по настоянию - его друга. Он добавил, что не питает иллюзий относительно возможных результатов этих переговоров, поскольку не имеет специальных полномочий. Однако в качестве
