ласковы, но во хмелю ужасно злобны, и даже Калистрат тогда ихних дубин опасается… Главная беда от них и идет, — вздохнул сержант. — Вот что я от Калистрата узнал.
И Левонтий пошел снова под окошко…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Наутро явился совершенно неожиданный гость. Это был начальник чертежной Рахижан. Раскланиваясь и расшаркиваясь, он вынул из-за обшлага мундира сложенные вчетверо бумаги. Костяную дубинку с бумажной наклейкой он поставил в угол. Поводя круглыми плечами, Рахижан разложил листы на столе Загоскина.
— Прошу великодушно прощения, что беспокою, — начал Рахижан тонким голосом. — Но дело — превыше всех нас и даже нашего здравия. Вы изволите болеть, и я тоже простудился: намедни в дождь просквозило меня в бильярдной; скипидаром пришлось натираться. А вот это, изволите видеть, — экстракт из различных ваших замечаний и записок. Соблаговолите на них взглянуть, может быть, что поправить вздумаете. Прибавлять тут нечего, я все лишнее удалил.
«Бадахшанский князь» развернул переписанные великолепным писарским почерком листы. Загоскин пробежал их один за другим и в недоумении взглянул на Рахижана. Ни в одной из этих коротких и сухих сводок даже не упоминалось имени Загоскина! «Экспедиция Российско-Американской компании в бассейн реки Квихпак» — и все. Об итогах работ было сказано очень скупо, все «побочные», как казалось Рахижану, сведения были им тщательно вытравлены. Зато он старательно, на отдельных таблицах, разместил список определенных Загоскиным астрономических пунктов в бассейнах Квихпака и Кускоквима — всего их было сорок. Затем шла таблица с подсчетом количества населения юконских областей и полярного Приморья, отдельная схематическая карта дельты Квихпака и его низовьев, подробный перечень бобровых плотин.
— А «переносы»? — спросил Загоскин, бледнея от гнева что же вы «переносы» не обозначили? В них — вся суть дела, все возможности будущей правильной торговли. Если упорядочить пути сообщения, развить водные коммуникации внутри материка и особенно на междуречье, то Компании будет от этого лишь выгода. Мои изыскания — пока только разведка. Извольте заняться «переносами»!
Жирное лицо «Бадахшанского князя» расплылось в улыбку.
— Водные коммуникации? Здесь Аляска, и никакой системы, подобной Вышневолоцкой, не устроишь, — с оттенком какого-то торжества сказал Рахижан. — Чего тут мудрить? На наш век бобров хватит, а как уж, какими переносами индейцы доставляют меха на «одиночки» и в редуты — дело не наше… А вы бы прилегли, господин Загоскин, раз нездоровы. Ну, тут я, разумеется, всю поэзию удалил. Сорокопуты, лапландские воробьи, зимородки, — да господин правитель и читать бы об этом не стали-с… Пусть там себе эти пташки порхают, но в отчете о них писать не следует. И также о костях мастодонтов я удалил. А каменный уголь? Да разве его мы сможем сейчас добывать, когда людей для пушных промыслов не хватает?.. О неразумных языческих игрищах и поминках писать тоже вряд ли стоит-с… Ну а дальше — вы меня простите — у вас раскиданы были вещи в духе «Библиотеки для детского чтения». Помилуйте, зачем Компании знать, когда первая капель бывает, или, извините, о первом крике лягушек, или еще о том, как медведь журавля скрадывает? Именно-с — для детского чтения все это, так же как о кругах возле солнца, о которых вы изволите распространяться. А вот об успехах православия в приморских селениях вы умалчиваете. Начальство, особенно духовное, не будет довольно этим. А о всяких животных тварях вы пишете с упоением и, не скрою, со знанием дела… Теперь соблаговолите на моих бумагах черкнуть свою подпись, что вы согласны с материалами: все же собирали их вы…
Как хотелось Загоскину своротить набок жирную скулу «Бадахшанского князя»! Но он сдержался и лишь сказал Рахижану насколько мог спокойно и учтиво:
— Подписи моей вы не получите никогда. Кроме того, очевидно, сейчас вас зовет к себе ваше бильярдное поприще.
— Очень жаль, — приятно улыбнулся Рахижан. — Мне весьма жаль вас, господин Загоскин. Ведь вам и без того трудно восстановить отношения с господином правителем. Советую не волноваться, отдохнуть и подумать обо всем. Окошечко закройте, как будете ложиться, — свежо-с! Нервическая горячка в простудную или гнилую перейти вполне может. Силы поберегите, — еще нужны будут. Разрешите пожелать выздоровления.
— Всего доброго! — Загоскин с облегчением захлопнул за «Бадахшанским князем» дверь.
— Не огорчайтесь, — донесся вкрадчивый голос Рахижана уже из темного коридора. — О пташках и прочем еще успеете написать, когда прибудете в Россию-с. Небось черновички у вас остались для всякого случая. — И он ушел, ступая мягко и почти бесшумно.
Домашний арест вскоре был снят так же внезапно, как и учрежден.
— Гляди, Левонтия-то как ветром сдуло, — говорила Таисья Ивановна. — Нет и нет его под окошком. Совесть замучила или что другое. Возле батареи снова стоит, сегодня проходила — видела. Ты меня послушай, Лаврентий Алексеич, тебе беспременно уезжать отсюда надо. Съедят они тебя, не мытьем так катаньем. Возьмут.
Персиянин этот, Рахижан, или как там его, все вокруг меня вертится, ласкается, а сам все про тебя норовит выспросить. Не Рахижан он, а каторжан чистый… Вот уедешь в Россию, сиди себе спокойно в усадьбе и свои дела пиши. А меня вытребуй в экономки али домоправительницы. Именьице бедное у тебя, бездоходное? Ну, тогда в службу вступай, службой живи.
— В капитан-исправники, что ли? — улыбнулся Загоскин. — Книги буду писать, Таисья Ивановна.
— Тебе от писанья — одно огорченье только, — вздохнула стряпка. — Если б ты писаньем господину правителю угодил — Калистратка в комнату бы твою не лез. Да и какой доход от писанья? Нет, тебе другое надобно. На богатой женись. Я слыхала, в Пензенской губернии невесты богатые. В крайности и купецкой дочерью не побрезгуй, купцу-то, поди, лестно за дворянина дочку отдать…
Рассуждения о будущем семейном устройстве Загоскина были прерваны появлением сержанта Левонтия. При виде его Таисья Ивановна угрожающе поднялась с места.
— Вот что, ремесленная вдова, — сказал сержант, — зачем ты зря расстраиваешься? Думаешь, зачем я пришел? Пришел кое-что господину Загоскину рассказать, что до них касается. Я не зверь какой! Значит, я утром сижу при батарее, а их высокоблагородие вышли пройтиться, воздухом подышать и с ними господин Рахижан из чертежной. И, лопни мои глаза, своими ушами слышал, что они говорили. Их высокоблагородие взяли Рахижана под локоток и говорят, что надо, мол, господина Загоскина оставить в покое: пугнули, и хватит. А то уедет в Петербург и начнет всякие кляузы строить, себе станет тогда дороже и от левизоров покоя не будет. Лучше с ним по-хорошему расстаться, а в Петербург все же отписать, что он в поведении был дерзок, ну а в особом ни в чем не замешан. Нрав у него, то есть это, стало-быть, у вас, говорят, твердый и мстительный. Лучше добром сделать, а оставлять его здесь не будем тоже. После этих слов они оба по лестничке прошли к себе на Кекур.
Значит, вы теперь не сумлевайтесь. Только вы Калистрату не говорите, что я здесь был. Сейчас я, значит, в провиантский магазин отпросился за мелом. — Сержант показал на покрытый белой пылью кулек, который он держал в руках. — Мел-то надобен мне, чтобы пушки чистить, — пояснил Левонтий. — Только как орудию чистить? В пальцах ревматизьма ужасная, мозжат и мозжат…
— Ну, ладно, — улыбнулся, поняв намек, Загоскин, — так и быть, я тебе полтину дам. А насчет разговора — не придумал?
— Покорно благодарим, — улыбнулся Левонтий всеми морщинками своего лица. — Зачем же врать? Он вытащил платок из-за пазухи. — Теперь уж вы как есть свободные люди, — бормотал он, завязывая в платок новую полтину.
— Левонтий, — тихо сказала Таисья Ивановна. — Теперь я поняла, что ты есть за человек. А я на
