Кони медленно перебирали ногами, идя на натянутых вожжах, когда повозка спускалась в лощину. Медные бляхи шлей светились на солнце, лошади выгибали шеи, касимовские колокольцы звенели уже прерывисто. Почтальон в поярновой шляпе сидел на кожаных тюках, поставив между колен длинное ружье. Из-за его огромного тела был плохо виден еще кто-то, сидящий в повозке. Лошади вдруг остановились напротив лесного дома.
— Господин Загоскин кто здесь будет? — громко спросил почтальон Марфу и, услышав ответ, сказал, обращаясь к невидимому седоку: — Ну, вот и приехала. Счастливо оставаться. Подумать только, какую дорогу совершила… — Почтальон покачал головой, посторонился, из-за его спины выглянуло широкое лицо пожилой женщины. Она медленно слезла с повозки и отошла к обочине дороги, разминая ноги.
— Таисья Ивановна! Вот когда я тебя дождался! — крикнул Загоскин из окна. — Сейчас, сейчас выйду… Марфа, встречай гостью!
Кони вздрогнули, взяли с места, и раздался такой звон, как будто кто-то рассыпал тысячи серебряных горошин.
— Ну вот и я, Лаврентий Алексеич, — сказала Таисья Головлева, ставя дорожный некрашеный сундучок на белое крыльцо. Она перекрестилась, поклонилась дому, потом подошла, обняла Загоскина и затряслась в беззвучном плаче. — Сквозь весь мир проехала, не счесть, сколько морей проплыла, уж и не чаяла с тобой свидеться. А видишь, оба живы, встречаемся, словно вчера только расстались. Дай-ка я огляну всю видимость: ведь мне здесь и помирать. — Она выпрямилась и осмотрелась вокруг. — Сосны, ручей!.. Тишина какая против Ново-Архангельска; там море шумит да вороны проклятые гомонят. Гляди, благодать какая! — улыбнулась она сквозь слезы, — Вроде как с Америкой и сходственно, а все не так — сосны совсем другие, солнце не то. А как петухи в селах кричат, страсть! Известно, родная сторона, лучше ее нет… Уж, кажись, сколько земель видала, а краше этой не нашла…
— Каким путем плыла, Таисья Ивановна?
— Да где мне знать? Правда, боцман корабельный уж очень обходительный был, все объяснял. На берег с матросами не раз съезжала. Место проходили, где Баранов в море погребен… Ну, да я еще расскажу об этом.
— Выходит, вокруг мыса Доброй Надежды шли?
— Вроде как по-твоему… Чего только не повидала! Рыбы, как птицы, летают… А в одном месте в самый полдень, в ужасную жару, видели над морем белую метель. Снегу там никогда в жизни не бывает. Что бы ты думал? Цельное облако бабочек ветром отнесло от какой-то жаркой земли. Они, бедные, корабль весь облепили, паруса — как снегом осыпанные. И так, милые, и плывем. Море спокойное, и в нем вся эта белизна да красота чудесная отражаются.
— Ладно, все по порядку расскажешь, Таисья Ивановна. Марфа, собери на стол, гостью потчевать будем.
— Живете? — строго спросила Таисья Ивановна, когда Марфа ушла на кухню. — Что же, ваше дело молодое. Только в законе надо… Ты бы меня еще в Ново-Архангельске послушал, мучениев-то меньше бы у тебя было.
— Ты это про что?
— Сам знаешь, Лаврентий Алексеич. Уж извини меня, я тебя за сына считаю и «ты» говорю. Про те дела поговорим после. Много я тебе новостей привезла. И не одни радостные, не думай. Ну, а без горя свет не стоит… Как тебя благодарить — не знаю. Доживать свой век сюда приехала. Теперь я тебе не чужая, до скончания тебе предана. Уж так вышло — никого ближе у тебя нет. Молодка-то эта? Поживет да уйдет… Одна я тебя не оставлю.
Втроем сидели они за самоваром. Бутылка гавайского рома стояла на столе.
— Вокруг всего света обошла! — говорила Таисья, взяв в руки бутылку, чтобы подлить рому в чай. — Привыкли мы к этому на Аляске… Подкатила-то я к вам — ровно становой пристав, с колокольцами. А как? Почтальону да ямщику в Рязани на постоялом дворе такую бутылку выставила. Вот, говорю, вам заморский пенник. Они и удивились: откуда, мол, такая тетка? Я им и объяснила, что прямо из Америки. Ну, люди простые, говорят: «Садись, домчим куда угодно…» Только все удивлялись, что издалека…
Марфа исподлобья разглядывала гостью, сжав губы. Она больше молчала. Молчание это и упорное разглядывание вывели Таисью из себя.
— Ты что как мышь на крупу надулась? — накинулась гостья на молодую вдову. — Знаю я, что ты думаешь. Мыслишь ты, что, мол, жила за барином, а тут из-за семи морей нагрянула какая-то вроде свекрови. Ты за свою судьбу не бойся, ты за него бойся. — Таисья Ивановна указала на Загоскина. — Если любить взялась, то люби, а не мудруй над таким человеком. А начнешь мудровать, то я хуже всякой свекрови буду. Поняла?
— Как не понять, Таисья Ивановна, очень даже все сознаю, — смиренно ответила Марфа и вздохнула.
— Ну а теперь, Лаврентий Алексеич, пойдем. Разговоры у нас свои начинаются, — сказала Таисья Ивановна. — Погоди, только в сундучок свой загляну. Письмо я тебе привезла.
— Письмо? От кого же это?
— Потерпи, все узнаешь. Еще тебе сержант Левонтий кланяется. Ох, бедняга, будет ли жив — не знаю… Ну, чего я раньше времени говорю? Про всех, про всех расскажу по порядку… Дай с мыслями собраться. Ты в большой горнице будешь? Ну, я сейчас приду туда.
Загоскин уселся за сосновый стол в кабинете и стал разглядывать варяжский янтарь.
— Вот какую я памятку привезла об Александре Андреиче Баранове покойном… Хочешь, себе возьми, а нет — так я сама сберегать буду. — Таисья Ивановна вынула из узелка каменную ветку красного коралла. — К Прынцеву острову мы за водой заходили; командир всех матросов выстроил и говорит: вот, мол, ребята, здесь в море опущен был усопший первый герой русский в самой Северной Америке Александр Баранов… Шапки все поснимали… А местность какая пречудесная! Огромные острова зеленые с двух сторон, меж ними проток широкий, а в нем Прынцев остров и стоит. А кораллы-то, кораллы! Грядами лежат, каждая гряда разная — белая, черная али алая. Вспомнила я тогда Александра Андреича и прослезилась. Какой человек был! В Ново-Архангельске он, по первости, в панцире железном ходил. Мне все мнилось, в панцире он и похоронен, ровно Ермак. Господа офицеры на корабле узнали, что Баранов мне был отлично знаком, и покоя не дали — все просили, чтоб я о нем рассказывала. Песню я им спела, что Александр Андреич сам сложил: «Ум российский промыслы затеял…» Песню всю, от слова до слова, списали… Вот человек был! А представь себе, Лаврентий Алексеич, ведь он с простой индианкой жил, от нее детей имел. Сына его, Антипатра, я очень хорошо даже помню…
Таисья Ивановна стукнула веткой коралла по столу.
— А тебе бы для науки у чиновников по бумагам дознаться надобно — куда Аптипатр девался? Может, он и сейчас жив. Его в Россию на кругосветном корабле отправили. Взял его с собой капитан Головнин. С тех пор об Антипатре слуха нет. Однако, я думаю, в Калуге искать его надо. Там господин Яновский жил, зять Баранова. Не к Яновскому ли Антипатр прибился? Ежели Антипатра разыскать, многое от него можно узнать. Он и про мать свою расскажет. Барановскую необыкновенность сейчас немногие помнят. Живых-то свидетелей мало. Отпиши в Калугу градоначальнику — пусть Антипатра сыщет… Чернявый был Антипатр — в мать… Любил его Баранов.
— Сколько он через индианку эту принял горя! — продолжала она, вертя коралл в своих больших морщинистых руках. — Они, значит, не венчаны были, ну, попы-то наши к нему придирки всякие строили. Индианка у него вроде как в услужении состояла и прозывалась «кортомной» девкой. В «кортоме» быть — вроде как за проданную слыть, — объяснила она с глубоким вздохом. — Так в старое время у нас люди и поступали, обходились как могли. Неужто ты не понимаешь, Лаврентий Алексеич, к чему присказка эта? А сказку вот изволь: через Кузьму и мне все ведомо насчет твоей дальней индианки, а Лукин еще кое-что порассказал. Вот получи да читай. — Она протянула Загоскину лист грубой бумаги. — Это Лукин пишет.
Загоскин принялся читать старательно выведенные высокие буквы.
«Господин Загоскин, — писал набожный креол из Колмаковского редута, — сие письмо, должно быть, тяжело расстроит ваше сердце, ибо в нем содержится огорчительная весть. Но бог всемогущ, и, испытывая нас несчастиями, он дарует нам вслед радости и утешения. По делам скупки мехов и святого крещения я был на Квихпаке в селении, именуемом „Бобровый Дом“. Кротость вашей души, твердость воли, презрение к опасностям, совершенные вами подвиги пробудили в сердцах дикарей должную любовь к вам. Провидение
