Со стороны казалось, что нездоровый человек несет околесицу. Отнюдь. В словах Ильи всегда была своя логика. Зная его с младенческих ногтей, я без труда вникал в корневую суть тарабарщины. В данном случае, мой друг хотел сливы и очень удивлялся, почему её нет.
— Слива на кухне, сейчас принесу, — сказал я. — Смотри, какой кораблик, — указал на парусник, изображенный на коробке. — Смастеришь? Вытащил плотный пакет. — Работай, парень, — высыпал на стол пластмассовые пазлы. — Нравится?
— Ыыы, — протянул ломкие руки к новой игрушке. — Море, белый пароход, чайки. Чайки — птицы. Птицы кричат. Птицы летают, а люди нет. — Перебирал детали. — Почему люди не летают? Чехов — гений. Он выпил бокал шампанского и умер. Нельзя пить шампанское, а слива сладкая. Как сладкая? Сладкая как сахар? Сладкая как сироп? Сладкая как мед?
— Достал ты меня сливой, — проговорил я. — Пойду, поищу.
В доме наблюдался идеальный порядок, будто в краеведческом музее, где проходила экспозиция: «Быт россиянина начала ХХI». Все вещи были функциональны: горка с посудой, стол, кровати, стулья, швейная машинка и так далее. На стене в рамках висели фотографии — глянцевый привет из прошлого. Правда, иногда возникает впечатление, что на этих фотках не мы, счастливые, а некто другие из иной совсем жизни, осветленные надеждой и верой в свою уникальную неповторимость. Увы, время сожрало и надежду, и веру, и любовь, оставив только их жалкие ветошные ошметки. Мы вытираем свои стареющие души этим грязным тряпьем и считаем, что живем.
Я зашел на кухню. Она была чиста, как провизорская. Лишь скулящие мухи нарушали эту чистоту. Впрочем, на них тоже была найдена управа: свисающая клейкая лента крепко принимала аппетитные тушки.
Я открыл холодильник и обнаружил в банке сливы. Вывалив в тарелку фруктовые эллипсоиды цвета сиреневых сумерок, помыл их. Бросил одну фруктовину в рот — задумчиво её переживал, как верблюд каракумскую колючку. Возникло странное ощущение, будто я уже проживал эти мгновения: стоял у окна, смотрел на летнее подворье и жевал сливу? Де-жевю? Не случился ли некий временной слом, и я оказался в стране, проживающей по сталинскому летоисчислению.
Радостный лай пса вернул меня в действительный мир — по дорожке шла Лидия, нагруженная хозяйственными сумками. Я поспешил на помощь, обратив внимание, что женщина заметно сдала — похудела и поблекла. Прежние жизнелюбивое блистание в глазах угасло, вместо него — тлеющие угли притомленных зрачков.
— Привет, Славик, — передала сумки. — Давно ждешь?
— Нет, — ответил, заметив, что так себя гнобить нельзя.
— А, — махнула рукой. — Я на себе крест поставила.
— Прекрати, — возмутился. — Начинаем новую жизнь.
— Но в этой жизни мне места нет, — проговорила с обреченностью жертвы.
— Все будет хорошо, — стоял на своем, идя за Лидией к дому, — и даже лучше.
— Как Илья? — прервала мои оптимистические уговоры.
— Собирает парусник и просит сливы.
— Парусник?
— Подарок, — объяснил я, и мы, наконец, зашли в кухню.
— Сейчас покушаем, — сказала Лидия, опускаясь на табурет.
Я обратил внимание на её руки: вены набухли и неприятно синели.
— Не болеешь? — насторожился.
— Не знаю, — вздохнула. — Жарко, устала.
— Вот, — сказал я, выуживая из кармашка рубахи банковские билеты оf America. — Тут шесть сотенок: пять васькиных и одна моя, но будет больше.
— Больше? — спросила со странным равнодушием.
— Даст Бог, буду миллионером, — похвалившись, принялся рассказывать о своих успехах на валютной бирже. — Главное, чтобы удача скалилась, и все будет хип-хоп.
— Ты, как ребенок, — нарезала хлеб. — Вы с Ильей чем-то схожи.
— Чем это?
— Догадайся сам, — слабо улыбнулась. — Он блаженный, ты блаженный.
— Мать, реальных денег гору можно набрать, — не унимался. — Я сегодня три сотни взял за час. Прикинь, да?
— Помоги лучше, — указала на кастрюлю с бодро-булькающим борщом. Неси на веранду.
Я понял, что в лице Лидии не нахожу благодарного слушателя и, цапнув кастрюлю, потащил её туда, куда мне указали. Странные эти женщины, рассуждал на ходу, капитала нет — плохо, капитал есть — тоже плохо. Если когда-нибудь разгадаю тайну этого бабьего племени, то это будет равноценно отгадыванию закона движения валюты.
— Будем жрать, — сообщил новость человеку, ковыряющемуся в деталях парусника с видом ученого мужа из Обнинского ядерного центра.
Илья не обратил на меня никакого внимания, счастливчик, не вникающий в проблемы нашего бурного настоящего. В государстве, где люди всегда были винтиками и шпунтиками, счастливыми могут быть только дети или идиоты. Мысль, мною где-то вычитанная, и с которой я полностью согласен. Хотя дети вырастают и теряют счастье, как хмельной ночной прохожий мелочь: дзинь-дзинь-дзинь! И нет больше зазвонистого счастья, остался лишь бой погребального колокола. А по ком звонит колокол? Правильно — он звонит по тебе, винту в государственной Системе. Колокольный бой требует, чтобы ты был, как все. В противном случае, свернут резьбу и выбросят на свалку.
В этом смысле, моему другу детства повезло — он живет там, где нет новообъявленной диктатуры закона. «Диктатура закона» — занимательный новояз. От него прет кислыми запахами кровавого нашего прошлого. Хруст костей — приятная муз`ыка для тех, кто мечтает сделать свой народец абсолютно счастливым.
«„Я служу, ты служишь, мы служим“, — так молится здесь лицемерие властвующих, — и горе, если первый господин есть только первый слуга!»
Не о нашем ли текущем политическом моменте эти слова, произнесенные в начале ХХ века? История имеет свойство повторяться, и, кажется, мы возвращаемся на круги своя? Если ошибаюсь, то, слава Богу? А если — нет?
… Обед наш проходил в обстановке трудового подъема масс: мы с Ильей махали ложками, как добрые работники лопатами на скотном дворе. Правда, Лидия почему-то ела мало, и на это обстоятельство я обратил внимание:
— В чем дело, мать? Болит что? К врачу иди.
— Пойду, — проговорила. — Через неделю.
— А что такое?
— На обследование, — указала на младшего брата. — А вот что с ним делать?
— Ты серьезно? — не поверил.
— Не знаю. Смотреть будут, — вздохнула. — А вот с Илюшей как быть?
— Пусть у меня поживет, — предложил.
— Нельзя его оставлять одного. Надолго.
— Ничего, он у нас почти нормальный, — отмахнулся. — Побрить, постричь, приодеть — и в общество, где много красивых женщин. Так, Илья?
И что я услышал в ответ? Я услышал такое, что искренне удивился его разумным речам:
— Когда вчера взошла луна, я думал, что она собирается родить солнце: какой широкой и тяжкой лежала она на горизонте. Но она оказалась лгуньей со своей беременностью: и я скорее ещё поверю в человека на луне, чем в женщину.
Создавалось впечатление, что Шепотинник не сам говорит, а цитирует чью-то думку, верную по существу. Что это с ним, поинтересовался я, раньше такого не было? Эволюционирует, ответила Лидия и объяснила, что на Илюше недавно применялся новый метод врача Карлова. Какой такой метод? Старшая сестра моего друга толком не знала — знала, что связан этот метод с лазерным, кажется, излучением.
— Понятно, — сказал я. — Илья — подопытный кролик.
