— Все мы кролики, — заметила Лидия.
С этим утверждением трудно спорить. У большинства населения возникает именно такое впечатление, когда государство травит его псиными стаями законов, похожими на издевательство над здравым смыслом. Не болваны ли эти законы стряпают? Вроде нет? Хотя порой, кажется, что именно бронебойные на голову остолопы их сочиняют во вред всему обществу? Зачем это делают? А чтобы всем «кроликам» страны было удобнее пристраивать «собачий» гон.
Коль бы знал, что эти мои абстрактные рассуждения, скоро приобретут конкретные контуры, то не сидел бы так вольготно на летней веранде в кругу приятном, а дал бы такого стрекача в какой-нибудь жмыховый Жопинск, что только пятки сверкали. Нет, сидел и наслаждался провинциальным предвечерним покоем. Недурно, что мы не знаем своего будущего. Всегда имеется иллюзия удачного сотворения своей жизни на подобие библейской.
… В город родной приехал уже в сумерках. По возвращению некая тревога овладела мною, как это бывало на границе, когда наш боевой наряд обнаруживал на полосе подозрительные следы, и было непонятно, кто посмел нарушить наши святые рубежи, то ли случайный зверь, то ли намеренный враг? Мы пускали по следу псов Алых и галопом мчались по следу, обливаясь потом и мучаясь неприятными чувствами неопределенности.
Чаще всего тревога оказывалась ложной: дикие велюровые верблюды бродили, где им вздумается, и высокомерно не признавали границ. Но порой шла группа, как мы их называли, «духов», перетаскивающая на обтерханных кораблях пустыни тюки с дешевым афганским опиумом-сырцом. Как правило, эти группы не оказывали сопротивления, но однажды случился бой, где я потерял двух товарищей. Тогда мы были слишком самоуверенны — за нашими спинами стояла великая, боеспособная держава, и поэтому позволили беспечность, обернувшейся бедой. Бой был скоротечен, и я помню чувство недоумения на следующий день: где двое из моего подразделения? Почему их нет рядом со мной? И вспомнил — они лежали в песке, и кровь на этом пламенеющей сыпучей поверхности запеклась мгновенно, будто это была вовсе не кровь, а нитрокраска. Я бы мог оказаться на месте своих товарищей, но свезло, и теперь, когда катит лихо, у меня возникает отчетливое чувство беспокойства.
В чем дело, спросил себя. Откуда ждать неприятности? Это связано с моим новым трудовым делом на валютной бирже, или — с семейством Шепотинник? Не страшно терять деньги, страшно терять людей: их невозможно вернуть из мира теней. Следовательно, мои тревоги связанны с Лидией. Она больна и, подозреваю, что самой скверной болезнью нашего века — раком. Если она уйдет от нас, то Илюша обречен, поскольку потеряет главную опору. Да, он живет в другом мире, но не настолько, чтобы не заметить потерю основодержащего человека. Что же делать?
Мои размышления прерывает телефонный звонок — это рыженькая Жанна, девушка без комплексов и трусиков. Она капризничает и требует продолжения love story. Я отнекиваюсь: устал и завтра трудный день. Какой день, не понимает. Трудный, Жаннэт. Прекрати, смеется крашенная кралечка, что я тебя, бабский угодник, не знаю? А что такое? Ты слишком занят собой, чтобы думать о других, ты слишком любишь себя, чтобы любить других, стало быть, у тебя, поганец, появилось новое увлечение?
— Угадала милая.
— И кто она?
— Она?
— Ну, твоя новая пассия?
— Дурочка, — смеюсь, — моя последняя страсть: делать деньги.
— Фи, как пошло! Ты же романтик, Мукомольников!
— Я трейдер, — отвечаю.
— Зачем материшься? — обижается глупыша, и на этом наш ночной разговор заканчивается.
Я посмеялся: никто не верит, что я могу начать новую жизнь, где буду клепать монеты, как санкт- петербургский Монетный двор. Ну, и пусть. Главное, самому верить в это, как Сын Божий верил в человечество.
Правда, ОН плохо закончил свой мирской путь — люди, которых ОН любил, распяли на кресте, как слишком самобытную личность. Не ждет ли меня, прошу прощения, похожая участь? И с этой еретической мыслью проваливаюсь в топь потных и смятенных сновидений.
Недобрые предчувствия не обманули меня. День не задался с самого начала: я проспал и забыл дома бирку на биржу, где значилось мое конкретное Ф.И.О. Возник неприятный инцидент: я рвался на свое рабочее место, чтобы осуществить сокровенную мечту о миллионе, а два бойца в хаки махали перед моим носом резиновыми дубинками и требовали, чтобы я убрался подобру-поздорову.
— А где господин Брувер? — орал я, норовя выхватить резину из рук старательных секьюрити. — Он меня знает — и знает с лучшей стороны. Ищите, козлы, или я за себя не отвечаю!
В конце концов, последовал приказ невидимого, но бруверного руководителя, и я был пропущен в здание ВБ. Не без потерь с моей стороны один из ударов охранника был таки удачен для него, конечно, и левую руку мою у локтя неприятно ломило. Однако что такое физическая боль по сравнению с душевной — ничто. Моя добрая фея по имени Мая отсутствовала, и это заставило меня решительно потерять голову.
Ах, так, взбеленился, я тут маюсь, пялясь на экран с хреновыми диаграммами, а она, может, тискается с преуспевающим бой-френдом, потешаясь надо мной, доверчивым тушинским лопухом?
Я так нервничал, что обратил на себя внимание Анатолия: проигрываешь, что ли, поинтересовался он с энтузиазмом серийного убийцы.
— Выигрываю, — гаркнул.
— Пережди, — спокойно посоветовал. — Видишь, что делается?
Это я видел — создавалось впечатление, что на экране отражается температура холерного больного: она скакала с иезуитской непредсказуемостью. Например, только я хотел приобрести иены из страны Восходящего Солнца, как они взмывали в цене, точно наши сатанинские СС-20 в звездно-полосатые небеса США.
Потом котировка резко падала — я тянулся к телефону, чтобы произнести нужные слова и обогатиться по самые уши, ан нет, снова катастрофический подъем в заоблачную ввысь.
Черт, что происходит, взорвался я, когда в очередной раз на экране нарисовалась бессмысленная по движению загогулина. И мне, дуралею, объяснили: рынок реагирует на неожиданную тяжелую болезнь премьер-министра Japan — мировые валютные воротилы играют по крупному, а нам, мелочи пузатой, лучше пока не мешаться и ждать своего малого базарного фарта.
После этого сообщения я, наконец, обратил внимания, что мои коллеги поголовно валяют ваньку и глядят на экраны, как домохозяйки пялятся на санта-барбарский пыл под знойными пальмами.
Так, сказал я себе, мало того, что мы уже близко с Гондурасом по общественно-экономическому развитию, но клятые империалисты хотят ещё заставить нас хлебать кипящее дерьмо из мировой параши.
Ну, погодите, сказал я им, брюхатым держимордам, сейчас я вам покажу кузькину мать!
Разумеется, я был не настолько патриотичен, чтобы кидать в топку буржуазных игрищ свои кровные денежки. (Кровные — это для красного словца.). Просто мне захотелось доказать некоторым, что я тоже не лыком шит. Три «зелененькие» сотни — это тьфу, подачка для люмпена в драных кроссовках, однако теперь он в новых свинцовых башмаках, и сознание его дерзко изменилось — изменилось от понимания, что никто, кроме его самого, не исполнит мечту о миллионе в свободно конвертируемой валюте; впрочем, дело даже не в этом плевом миллионе — дело в обретении истинной свободы, о которой в державе вечного рабства и поголовной нищеты, большинство граждан не имеют никакого понятия.
Бедными проще управлять — они невольники на притопленном корабле с развивающимся трехколерным флагом и агрессивной командой надсмотрщиков. Кнут во все времена удобный предмет для государственной власти. Хотя и сладкий пряник припасен для самых послушных. Кнут и пряник — что может быть действеннее для тех, кто родился в рабстве, и не знает такого понятия, как свобода?
Миллион — своего рода фенька для меня, доказательство того, что я существую в предлагаемых условиях нашего лапотного капитализма; и существую легко и свободно.
Миллион — причуда души моей, притушенной житейскими ситуациями, как лампочка в коммунальном коридоре.
