час, потом поковыляли со скоростью шестьдесят, потом помчались, потом поковыляли, потом… Создавалось впечатление, что «охотник» играет в «кошки-мышки». Вот только кто из нас «мышка», а кто «кошка»?
Через четверть часа я получил на этот вопрос убедительный ответ. Убедительнее не бывает. Получил практически сразу после того, как корректный менхантер попросил меня пристегнуть ремень безопасности. Спасибо ему за то, что так беспокоился о моем здоровье! Так палач Бастилии поправляет жасминовое жабо тому, кому вот-вот отрубит антиправительственную голову посредством гильотины.
Сила небесная! Не успел глазом моргнуть, как наш джип резко, дерзко и куражно развернулся на сто восемьдесят градусов и… выскочил на встречную полосу, по которой попердывало СН изделие ГАЗ.
Таран?! Е`!Родина-мать моя родная!
Раньше даже не представлял, что это такое — и понял за доли секунды, когда увидел на бампере неумолимо приближающейся машины танцующую и хохочущую деваху с косой наперевес. Веселая и рыжая Смерть ржала в голос и призывно отмахивала домовитым предметом, готовая в миг скосить наши легкоустранимые головушки.
Господи, прости, но это все — пиздец, решил я и закрыл глаза.
И открыл, когда услышал в подмосковной ночи характерный скрежет и бой металла. У меня с каждой секундой крепло впечатление, что некое авто кувыркается по трассе, как консервная банка.
К моей животной радости, этой жестянкой оказались не мы.
— Перетрухал? — поинтересовался менхантер моим угнетенным состоянием, выразившись, правда, куда точнее и забористее. — Не люблю, когда хамят, — и пятил джип. — Посмотрим, кто есть ху? — Притормозил у кювета, где корчилась от боли колымага, возлежащая вверх ещё крутящимися колесами.
Мы выбрались из внедорожника. Планета качалась под моими ногами, как палуба средиземного парохода в шестибальный шторм. Сравнение не оригинальное, да точное, черт возьми! Правда, точно не знаю, почему мне было так дурно, то ли от коньячного пойла, то ли по другим каким причинам? Однако чувствовал я себя трезвее всех звездных хрусталиков, мигающих на бархатисто-темном небосклоне.
По черной траве заскользили вниз. Из пробитого бака «Волги» плескался бензин, и его острый запах уничтожал все остальные запахи ночной природы. «Охотник» посоветовал быть острожным: искра — и взлетим вслед за грешными душами тех, чьи тела крючились на крюке смертельной агонии.
Я их сразу узнал: Петровичи из охранно-коммерческой структуры «Алмаз» при ВО, мечтающие о совместном, плодотворном сотрудничестве. Сидящий за рулем лысенький Юрий напоролся грудью на рычаг коробки передач. Рычаг пробил его грудную клетку и торчал из спины янтарным набалдашником. Горло усатенького Германа хлюпала рваной раной: кровь пузырилась и лопалась в ней, как болотные газы.
Неприятное зрелище. Но с другой стороны — быстрая смерть. И в каком-то смысле, легкая. Не надо самому мучаться всю оставшуюся жизнь и заставлять страдать родных и близких.
— «Мои», — признался я. — Коммерсанты.
— Коммерсанты? — хныкнул Александр, мол, знаем мы таких лавочников с кобурами на боку.
Глядя на изуродованные, окровавленные тела, ощутил стальной холод остроганной косы хохочущей Смерти и сделал неутешительное заключение:
— Могли на их месте оказаться.
— Не могли, — «охотник» нашел в кармане куртки коробку спичек. — Им куда лучше, чем нам: их проблемы закончились, наши только начинаются.
— Есть люди, которые их создают, — напомнил господину Стахову его же слова.
— Мы их не создаем, — отступая к трассе, чиркнул спичку, — мы их решаем.
Пробежавший по черной траве веселый огненный ручеек нырнул под искореженное авто и через миг, похожий на вечность, за нашими спинами вспухло громовое зарево очистительного пламени.
Никаких чувств к погибшим «коммерсантам» не испытывал, была лишь оторопь оттого, что жизнь наша хрупка, будто яичная скорлупа, на которую в любую минуту может наступить копытом его величество Жребий.
То есть, кому, как повезет: кто горит в чадящей геенне огненной, а кто вкушает ароматный амброзии с ангелами в райских кущах.
— Теперь можно и отдохнуть, — сообщил Александр, когда мы покатили по трассе в неизвестное далеко, — с культурной программой.
— С культурной программой?
Оказывается, есть идея провести ночь вопросов и ответов в придорожном ресторанчике «Русская изба». Местечко удобное для доверительных бесед, хотя кухня желает быть лучше.
— Не хлебом единым жив человек, — заключил «охотник», и был, без всяких сомнений, прав.
Не буду оригинальным, если скажу, что ресторанчик в хвойно-смешанном лесу напоминал русскую избу, только увеличенную многократно. На освещенной стоянке находилось около десятка импортных лимузинов, хозяевам которых тоже нравились полуночные посиделки на краю областной бездны.
Бравый швейцар в униформе перестроечной Петровской эпохи радостно встречал дорогих гостей. И я его понимал, не всякий гражданин нашего отечества отважится на поздний ужин в такой космогонической дыре.
Наше появление в «избе» ни осталось не замеченным. Особенно всех лакеев в рубахах а ля`русс и харчующихся харь пленила моя экзотическая персона в кепи. А когда я, человек воспитанный на стихах символистов и прочих идеалистов прекрасного Серебряного века, стащил головной убор, то убил всех наповал своим общим верхним озеленением.
Долдоны, они не знали, что это последний писк столичной моды. Вспомнив наставление спутника, я сделал вид, что являюсь представителем поэтического блядского бомонда, и чужое мнение мне до известного места, где прорастают пихты и прочая вьюще-кудрявая растительность.
Метрдотель с гуттаперчевой рожицей плута поспешил навстречу нам и провел к укромному столику на двоих. Мы сели, и пока г-н Стахов делал заказ, я осмотрелся окрест для повышения образовательного ценза. Должен же я знать, как живут и чувствуют себя настоящие миллионеры или близкие к этому высокому званию персоны.
Что я хочу сказать? Слова перли исключительно на языке народов СССР (б) и все больше татарского происхождения. Но буду сдержан и, по мере возможности, объективен.
Во-первых, все хозяева жизни были упитаны, точно боровы: лоснящиеся щеки, лбы, далекие размером от цицероновского, вороватые взгляды, стриженые подошвы затылков, во-вторых, золотые пудовые цепи вокруг вый и пальцы веером, в третьих, их любовницы — тощенькие вешалки с малеванными мордочками, где читалась она пунктирная мысль: урвать от своего благодетеля кус пожирнее, и, наконец, в-четвертых: похожие на старорежимные буфеты, телохранители, внимательно отслеживающие общую ситуацию и готовые к профилактической пальбе по всем двигающимся целям.
Все-таки субъективен? Да, чем нет. Но хоть убей, не понимаю, как такие интеллигентные и такие высоко интеллектуальные граждане моего отечества зарабатывают свою трудовую копейку-кафу. Чувствую, мне до них далеко, как до заветного личного миллиона $.
— Зайчатину, баранину или медвежатину? — голос предупредительного менхантера отвлекает меня от мыслей на злобу дня, хотя была глубокая ночь.
— Можно медведя, — отвечаю. — Никогда не вкушал, — и замечаю, что нынче этот зверь модный на политической арене.
Александр ухмыляется: все мы, как на арене цирка — дрессировщики, иллюзионисты, канатоходцы, акробаты, клоуны и так далее. Я настораживаюсь, вспомнив кошмарный сон, где господин Брувер предупреждал меня о всевозможных фокусах, опасных для жизни, и задаю вопрос:
— А вы, Саша, не иллюзионист?
— Я тапер, — смеется. — Люблю исполнять музыку. На похоронах своих врагов.
— Тому я свидетель, — вздыхаю. — Как бы по мне не пришлось траурную фугу Баха…
Мои стенания заставляют «охотника на людей» заявить следующие: я ему нравлюсь, как личность занятная, ситуация, которую мы имеем, наоборот — не нравится, следовательно, чтобы оказать мне помощь и выполнить заказ Маи Михайловны Крутоверцер…
— Крутоверцер-хр-р-р?!!!
На столике в бутылке стояла минеральная вода. В ожидание свежей медвежатины, я налил стакан
