-- А ты, -- обратился Семен Аникитич к поджидавшему его гонцу, -проберись к племянникам моим: Максиму и Никите. Скажи, что дядя велел собраться у него в городке. Да поторопи, чтоб завтра и были.
-- Страшно одному-то, -- вздохнул тот, но мешкать не стал и отправился выполнять поручение хозяина.
Сам же Семен, вернувшись в городок, первым делом разыскал Ермака и пригласил к себе в дом для долгого разговора.
-- Как, атаман, думаешь -- сунутся еще раз басурманы на городок наш?
Тот огладил правой рукой окладистую бороду, чуть кашлянул и неторопливо ответил.
-- Не о том ты, видать, Семен Аникитич спросить хотел. Вижу, о чем думаешь, только сказать не решаешься.
-- Это о чем же? -- брови Строганова удивленно поползли вверх.
-- А думаешь ты, как бы сделать, чтоб больше не совались они к тебе в земли, не зорили работных людей, в полон не уводили, посады не жгли, в дружбе с тобой жили.
-- Эк, хватил! Когда же басурманы с людьми православными в дружбе жили? Где такое видано?
-- Слыхал я, что прадед твой тоже не сразу христианином стал. Так?
-- Так-то так, да когда это было. Поди, больше сотни годков набежало с тех самых пор.
-- То не важно Важно, что можно и соседей твоих в православную веру привесть, научить в церкву ходить.
-- Чего-то не пойму я тебя, атаман Ты в батюшки что ль напрашиваешься? Тогда не ко мне вопрос. В монастырь иди, успокой там душу. Мы с тобой говорим, как отучить людишек на городки русские нападать, как проучить их, чтоб не совались лет сто.
-- Ну, коль этих побьем, то следом другие заявятся. Испокон веку так было. Тех повоюем, а там следующих жди-поджидай.
-- Никак перебрал ты вчера, Ермак Тимофеевич, а сегодня башка худо варит. Я те про Фому, а ты мне про Ерему в который раз, -- в сердцах хлопнул ладонью по столу Строганов.
-- Нет, то ты, Семен Аникитич, меня понять не можешь. Я ведь о чем говорю, послушай. Ежели осы лесные повадятся в кладовку летать, мед таскать, то сколь их не отгоняй, дымокур не ставь, а они все одно вокруг виться будут, момент выбирать, чтоб мед тот уворовать.
-- Унеси мед в другое место, чтоб не нашли, и все дела, -- засмеялся Строганов.
-- Точно. А твои вотчины в карман не спрячешь, под Москву не перевезешь...
-- Не спрячешь, не спрячешь. Тут самому не знаешь, куда от сибирцев спрятаться, чтоб в лихой час не прихватили.
-- А пасечники как делают? А? Идут вслед за осами и гнездо их находят. Накрывают его шкурой овчинной и в воду. Все. Нет гнезда -- и ос не увидишь.
-- Вон ты о чем, -- уважительно глянул на него Семен Аникитич, -думаешь, как бы гнездо басурманское разорить, чтоб нам от них убытки не нести. Так кто туда сунется? Тут войско надо тысяч в несколько.
-- Хватит на них и тех, что со мной пришли. Казакам скоро надоест за стенами сидеть, не тот у них норов. Станут или обратно на Дон проситься, или куда в иное место. А у Кучума, хана сибирского, воинов сейчас не больно и много...
-- Откуда знаешь?
-- Пленник ихний сам сказал. Мол, с царевичем Алеем, старшим сыном ханским, почти все нукеры и ушли. Никого в Кашлыке и не осталось.
-- Точно?
-- Ежели пленник не врет, то точно.
-- А как наврал? Тогда как? Вдруг Алей этот обратно повернет?
-- Подождем. Он еще даст о себе знать. Тогда и решать станем. Ты мне, Семен Аникитич, главное скажи: ружейный припас, муку, солонину дашь нам с собой в поход?
Тут только до Строганова дошло, куда подвел разговор казачий атаман, и он весь сжался, представив, как те выгребают все его запасы из амбаров, оставляя пустыми сусеки, обрекая его людей на голодную зиму.
-- Нет, атаман, так не пойдет. Мы-то с чем останемся? Тут заранее припасать все надо год, а то и поболе. Да и как городки без охраны оставите? А коль басурманы снова сунутся? Где вас искать?
-- Смотри сам, Семен Аникитич, -- Ермак встал и, тяжело ступая по скрипящим под ним половицам, направился к двери, -- я свое слово сказал. А потом может и поздно оказаться. Как это говорят? Дорого яичко ко Христову дню. Прощай, пока...
В сенях Ермак столкнулся со стремительно перескакивающим через несколько ступенек Максимом Строгановым, пробежавшим мимо него в дом.
-- От чердынского воеводы гонец прибыл, -- закричал он с порога, даже не поздоровавшись с дядькой, -- татары на город напали. Помощи воевода просит. Прознал откуда-то про казаков, что на службу к нам пришли. Велит их прислать.
-- Садись, передохни, -- указал на лавку Семен Аникитич, -- дождемся Никиту, что он скажет.
-- Не приедет он. Гонца ко мне прислал, мол, дел много. Его татары стороной обошли. Да и казаков он к себе не заказывал. Так что нам с тобой, дядя Семен, вдвоем решать надобно.
-- Видел, атаман казачий от меня только что вышел?
-- Ну, в сенцах столкнулись с ним.
-- Знаешь, чего он предложил, до чего додумался?
-- Откуда мне знать?
-- Хочет промышлять самого Кучума в его землях.
-- Правильно говорит. Давно пора, -- живо откликнулся Максим. -- Я бы и раздумывать не стал, а снарядил их. А ты что? Не хочешь?
-- Эх, молодость, молодость. Правильно отец твой говорил, что хватим мы лиха с казаками этими. Куда хотят, туда и воротят.
-- А я так думаю. Пущай спытают судьбу свою. Кучума не повоюют, то хоть с нашей шеи спрыгнут. Не жалко и снарядить их.
-- Может, ты и прав, Максим, -- глянул задумчиво в окно Семен Аникитич.
ПОЗНАНИЕ УТРАТЫ
Государь московский Иван Васильевич все более ощущал усталость и раздражение на всех близких к нему людей. Враги и завистники жили рядом, дышали одним воздухом, пили и ели с ним за одним столом, чем несказанно отравляли ему жизнь. Скольких он казнил, заточил монастыри, отправил гибнуть на войну... И все бесполезно, все напрасно. На их место приходили не лучшие, а худшие, кто не мог понять даже сотой доли замысленного им.
Мелкие, блудливые людишки, думающие лишь о прокормлении собственном, сиюминутной выгоде, гордецы, кичливые соглядаи и доносчики! Почему он должен жить среди них, мнящих себя то героями, то святыми, возвышающими свой ничтожный голос на него, царя, помазанника Божия! Слуги господина, лизоблюды объедков с его стола, готовые проглотить царскую блевотину, лишь бы удостоиться милостивого взгляда. И на них он тратит свое время, жизнь, отпущенные Господом дни, которых осталось так мало?! Прав был Христос, укрывшийся от людей в пустыне. Как только он поспешил обратно к ним, то был тут же предан и убит. Так они поступили с Сыном Божьим. И Божий помазанник для них не указ. Они не могут простить ему унижений и обид, про которые он сам забыл давно и простил их серость, тупость, свинство.
Лишь английская королева Елизавета, женщина великой мудрости и чистоты духовной, могла бы понять его лова, поступки. И он столько лет верил и ждал ее согласия соединиться небесными и земными узами, слиться в единое целое, противостоять окружающему их варварскому миру.
Но и она обманула, не пожелав разделить бремя власти и ответственности за новый, никем не виданный доселе союз. И ее женский умишко не смог принять величайшего замысла, а тем более не хватило решимости к выполнению задуманного.
Господь ей судья... А он как-нибудь доживет свой век и исполнит возложенное на него свыше и передаст державу старшему сыну, который не сумеет не только продолжить отцовские дела, но и не удержит полученное. Смирился он и с этим, не утратив, впрочем, надежду, что Господь не даст погибнуть
