окрестности.
«Земли вчера не успел наносить, — мелькнула мысль, — и цветами засеять. Потом ведь дрянь какую-нибудь посадят, настурции, а то и вовсе цинию…».
Затем, оставив мысли о бренном, Иннокентий Становой выпрямился; словно Пушкин, изваянный Аникушиным, вдохновенно отставил в сторону руку и замер, глядя на восход.
Жил-был…
Если в комнату заходит Гриша Гришелин — работы не будет. Говорят, группа матобеспечения держит Гришелина только для того, чтобы дезорганизовывать деятельность других отделов. Гришелин появляется, и сотрудники чужой лаборатории собираются вокруг него, никто уже не работает. Причем Гришелин никогда не заходит просто поболтать, у него всегда «дело». И сейчас он вошел в лабораторию Цуенбаева решительным шагом и с выражением лица, какое бывает только у очень занятых людей. В руках он держал авторучку и чистый лист бумаги.
— Больше минуты не отниму, — предуведомил Гришелин, — у меня небольшой социологический опрос. Представьте, что вы идете по лесу и несете курицу…
— Какую? — тотчас спросил Саша Глебов. Саша был у Цуенбаева лаборантов и учился в университете на вечернем и потому считал необходимым в каждую проблему вникать обстоятельно.
— Ощипанную, второй категории, — ответил Гриша.
— Не понимаю, как меня может занести в лес с ощипанной курицей в руках.
— Вот привязался!.. — не выдержал новоявленный социолог. — Ну, дачу ты снял на лето в деревне и теперь идешь туда через лес. А курицу купил в городе и несешь, чтобы сварить суп. С лапшой. Теперь доволен?
— Я не ем лапши.
— Тогда — бульон или еще что-нибудь. Короче, идешь по лесу, с курицей, а навстречу тебе лисица. Настоящая, с хвостом. И она говорит тебе человеческим голосом: так, мол, и так — отдай мне курицу, а то у меня лисята малые плачут, есть просят. Твои действия?
— Ущипну себя покрепче, — сказал Гриша.
— Хорошо, ущипнул, синяк получил, а лиса по-прежнему просит.
— Тогда, отдам.
— А ты, Верунчик?
— Конечно, отдам… — растерянно сказала Верунчик. — А что, кто-нибудь отвечает по-другому?
— Изредка, — произнес довольный Гришелин. — Два человека, причем, обе женщины. Первая сказала, что у нее тоже малые дети кушать хотят, а поскольку второй курицы с собой нет, то предложила эту пополам делить. А одна — вы ее знаете — из группы ПМР, которая по утрам за полставки полы моет, так знаете, что она ответила? Я, говорит, лисе курицу протяну, а потом как дам по башке и буду и с курицей, и с лисьим воротником.
— Да что же она? — не выдержала Верунчик. — У лисы ведь дети останутся!
— Вот и я это сказал, а она мне, что никаких там лисят нет, лисы врут всегда. Каково?
— Логично, — произнес Саша, — но противно.
— Ладно, — подвел итог Гришелин. — Ваша комната меня оригинальными ответами не обогатила. Стандартно мыслите.
— Ты на всех не говори, — обиделась за коллектив Верунчик. Подкузьмил двух лаборантов — и рад. Я, может, и стандартно мыслю, а ты бы Олега спросил или самого Цуенбаева, — Верунчик кивнула на стеклянную дверь профессорского кабинета.
— Ваш господин и повелитель — опасный человек, — сказал Гришелин. Он горд и властолюбив, словно он не бай, а по меньшей мере хан. Подходить к нему с вопросами не рекомендуется. А Олега я спрошу, хотя он и зануда, и все его ответы можно предсказать на год вперед. Он будет долго выспрашивать подробности, а потом отдаст курицу.
Открылась дверь, и в лаборатории появился герой разговора: Олег Савервальд. Относился Олег к несчастливой породе вечных МНСов. Уже много лет он сочинял кандидатскую диссертацию, делал замеры, собирал их в бесчисленные таблицы, обрабатывал на ЭВМ. Органические диамагнетики, которые Савервальд нагревал и охлаждал в самодельном термостате, изменяли в зависимости от температуры свои свойства, но диссертации из этого почему-то не получалось. Что же касается Цуенбаева, то он ценил сотрудника за способность блестяще отрабатывать стандартные методики, а с диссертацией не торопил, хотя и не мешал.
— Вот он! — обрадовалась Верунчик. — Ну-ка, Гришуля, давай тест.
Гришелин начал излагать с самого начала. Савервальд внимательно выслушал, а потом произнес:
— Я бы попросил лисицу сбегать к математикам и больно укусить товарища Гришелина за самое нежное место, чтобы он не болтался где попало и не отвлекал людей от дела. И отдал бы ей за это две и даже три курицы.
— Викинг неотесанный, — сказал Гриша. — Срываешь социологический опрос.
— Какой опрос? — возмутился Савервальд. — Тоже мне, психолог, придумал глупость и бегает с ней. Скажи, какую информацию ты извлечешь из своего опроса? И куда ее денешь? Никакой и никуда! Вот и дуй отсюда.
— Я же говорю — викинг, — повторил Гришелин и поспешно вышел.
— Что ты на него взъелся? — спросил Саша.
— Дурак он, — отозвался Савервальд. — Лезет с вопросами, а сам ни черта не понимает. Можно подумать, что кто-нибудь ему всерьез ответит.
— А почему бы и не ответить? — раздался голос.
Все обернулись. Возле распахнутой стеклянной двери стоял Цуенбаев.
— Ой, — пискнула Верунчик, — разве вы не…
— Я — не… — ответил Цуенбаев. — Я все слышал и не понимаю, почему не надо отдавать курицу. Если просит — надо дать. Или вам, Олег, жалко курицы, но стыдно признаться в этом?
— Вы не поняли! — закричал Савервальд. — Гришелин задурил всем головы своей курицей, а здесь главное — лисица! Говорящая лисица, ведь это великое открытие. Я этой лисе сто кур отдам, но только, чтобы она вместе с лисятами из лесу ушла в город, к ученым.
— Не понимаю. Говорящая лисица — чудо, а не открытие.
— Это почти одно и то же. Чудо — это открытие не предугаданное заранее и потому не запланированное.
— Как интересно! — воскликнул Цуенбаев. — Вы в самом деле полагаете, что чудо чревато открытиями? Почему же в древности, когда все казалось чудом, сделано так мало открытий?
— Научное мышление было неразвито, — отпарировал Савервальд, — а открытия, кстати, все равно делали, и какие! Огонь, колесо, лодка… Делал открытие тот, кто не восхищался чудом, а изучал его.
— И все-таки неясно, какие открытия может принести говорящая лиса? Говорит — и все. Интеллект у нее низкий, словарный запас маленький, что она может вам сообщить?
— Важны не сведения, а сам факт разговора. Важно, что такое явление существует. А извлечь из него научные факты — дело техники.
— Крайне интересная точка зрения, — повторил Цуенбаев и исчез в кабинете.
Олег пожал плечами и повернулся к ванне с антифризом. Сегодня он делал замеры при минус сорока градусах, и термостат никак не мог выйти на режим. Только к вечеру, когда Саша, уходивший на час раньше, убежал на лекции, и Верунчик тоже начала посматривать на часы, лишь тогда ртутный столбик опустился достаточно низко.
Савервальд привычно остался в лаборатории один. Спешить ему было некуда, и как убежденный холостяк он считал свое положение естественным. Об утреннем разговоре он забыл, и о Цуенбаеве не думал: из кабинета был отдельный выход, а профессор обычно уходил не попрощавшись.
