спектроскопа. Просто на глаз научился Полушубин определять сколько и какой нужно взять краски, в какой пропорции разбавлять ее маслом или лаком.
Но каждый раз, хотя Валерий Александрович заранее знал результаты измерений, он заново перепроверял их, потом читал вслух: 'Нос приплюснутый свидетельствует о неблагодарности душевной', — и приникал к зеркалу, и массировал нос, и повторял замеры вновь и вновь, пока не доказывал неподкупному внутреннему контролеру, что неблагодарность его душе чужда. Даже на службе, то есть там, где можно и не думать о добрых чувствах, они не покидали Валерия Александровича. Тот, кто относился к нему по- человечески, всегда мог рассчитывать на взаимопонимание.
Главный инженер — на редкость неприятная личность! — лишь однажды сделал Валерию Александровичу доброе дело. В последний год, когда Полушубину надо было зарабатывать пенсию, именно Главный инженер перевел его на сетку старшего и выхлопотал вдобавок персональную надбавку из директорского фонда. И хотя никаких джентльменских договоренностей между ними не существовало, Валерий Александрович не остался в долгу. Безропотно визировал и разрешение на временный паропровод, и технологический регламент процессов анодирования (будут еще у «фитюльки» с ним неприятности!), и мало ли что еще. Знал, что рискует, подписывая эти документы, но не мог отказать, не мог проявить неблагодарность.
После уточняющих замеров нос на картине остался прежним, даже легкая приплюснутость, если приглядеться, была на месте.
Окончательную проработку портрета Валерий Александрович делал красками, разведенными не на масле, а на лаке, Этот способ, как вычитал он в учебнике живописи, позволял добиться большей глубины света и гарантировал, что картина не изменит колер, когда он покроет ее лаком. Нынче картины лаком не покрывают, но Валерий Александрович хотел, чтобы произведение было готово полностью.
Последний день он просидел над работой допоздна, не вставая из-за мольберта, пока не решил, что труд его закончен. Оставалось последнее.
Валерий Александрович обмакнул тонкую беличью кисточку в алую сангину и аккуратно расписался в нижнем правом углу. Не завизировав, он не мог считать картину своей. Теперь — иное дело, его подпись известна всем, немало человек желало получить на документы этот краткий росчерк.
Развинтив зажимы струбцины, Валерий Александрович осторожно за края поднял готовую картину и повесил на гвоздь. Завтра он покроет ее лаком, и еще дня через три картину можно будет кому-нибудь показать.
Он отошел на три шага, присел на диван, прищурившись, оглядел свое детище. С портрета на него смотрел умудренный годами, пусть не слишком красивый, но умный, благородный, в меру отважный, добрый, но принципиальный, короче говоря — замечательный человек. И в то же время, это был он, Валерий Александрович Полушубин. Сходство было больше чем даже на фотографии, любой бы узнал его.
Валерий Александрович любовался своим двойником, улыбался, довольно кивал и незаметно задремал на диване.
Проснулся утром — в окно светило солнце. Поспешно поднялся, разгладил ладонями смятый костюм. Подошел к портрету, внимательно исследовал краску. На вид она была совершенно сухой, можно браться за лак. Или подождать? А то не досушишь, и лак начнет лупиться.
После некоторого колебания Валерий Александрович решил испытать лак на уголке полотна, где ровно зеленела портьера. Лак был в кладовке, и Валерий Александрович отправился за ним. Когда он с бутылочкой в руках появился в комнате, то обнаружил, что она полна народу. Десятка полтора человек полукругом стояли у картины и слушали женщину в строгом темном костюме, по виду явно экскурсовода.
— Перед вами одна из жемчужин нашего собрания: портрет старика кисти неизвестного автора, — накатисто говорила экскурсовод. — Картина датируется концом двадцатого века. Это единственное, что нам достоверно известно о великом шедевре, несмотря на то, что картина подписана. Подпись художника не идентифицирована искусствоведами, она не встречается более нигде. Общепринятое ее прочтение: «Полуа», однако, художника с такой фамилией найдено не было, что заставляет предположить, что в углу проставлена понятная лишь автору аббревиатура или анаграмма…
— Позвольте! — сипло произнес Валерий Александрович, но на него шикнули, и он остался стоять, сжимая в руке бутылочку с лаком.
— Анализ картины показывает, что автор не принадлежал ни к одной из известных художественных школ. Перед нами явно самоучка, но самоучка гениальный. Глубочайшее проникновение в душу персонажа выделяет картину даже среди всемирно-известных шедевров. Несомненно, перед нами портрет, предположение, будто художник создавал обобщенный образ, опровергнуто несколько лет назад, когда установили, что верхний слой краски скрывает ряд эскизов, имеющих несомненное сходство между собой, но лишенных психологической достоверности последнего варианта. Очевидно, талантливый, но неопытный художник мучительно пытался проникнуть под маску своего героя и не успокоился, пока это не удалось ему…
— Кто вы такие? — обрел голос Валерий Александрович. — Кто вам позволил здесь распоряжаться? Несколько человек недовольно оглянулось.
— Тише, гражданин! — сказала какая-то старушка. — Нельзя так. Вы в музее все-таки.
Но большинство людей никак не отреагировали на возмущенную реплику хозяина. Они смотрели на портрет Валерия Александровича и слушали экскурсовода, которая как ни в чем не бывало продолжала монолог:
— В каталогах мировых шедевров картина значится как портрет старика, но любому человеку она известна под другим названием: 'Старый лжец'. Человек, изображенный на картине, всю жизнь носил маску, стараясь казаться лучше, чем он есть на деле. Лжец настолько привык к маске, что сам считает ее своим подлинным лицом, и лишь гениальное чутье художника уловило нарочитую искусственность добрых чувств, которые старик выставляет напоказ. Под маской же живет безграничная и равнодушная пустота, отблеск которой художник сумел показать нам. Глубоко символичен материал, выбранный мастером для картины. Портрет написан на копии одного из величайших творений человеческого духа — «Мадонны» Леонардо да Винчи. Этот штрих, первоначально значимый лишь для мастера, еще больше подчеркивает губительную пустоту Лжеца. Известный писатель Серафим Вдовцов писал о картине: 'Счастливо человечество, что люди, подобные этому старику, не ходят по нашим городам. И мы должны быть благодарны неизвестному автору 'Старого лжеца' за его мудрое и доброе предостережение…'
Люди толпились вокруг портрета, экскурсовод привычно завершала рассказ, но Валерий Александрович не слушал. Он пятился, закрываясь локтем, и боялся, что кто-нибудь оглянется на него и узнает.
История
Железный век
Маркграф Раймунд Второй может быть более всех коронованных особ приблизился к светлому образу платоновского «Государя». История о двух алхимиках, которая сейчас будет рассказана, как нельзя лучше подтверждает это. Взят сей анекдот из мемуаров достопамятного Николя Пфальца, прозванного за мудрость и нелицемерие Феррариусом, и потому заслуживает полного доверия, чего нельзя сказать о многих иных измышлениях досужих историков.
Великий Раймунд, пишет Феррариус, один день в году посвящал нелишнему занятию выслушивать всякого, кто придет сообщить ему нечто важное. Строго запрещалось в тот день являться с доносом, жалобой и наветом, ослушникам грозили плети, и, надо сказать, природа человеческая такова, что немалое число просителей бывало изрядно бито.
