– Наверное, ей жаловаться не на что. И власть она любит.
– Ну, уж это вряд ли. Власть никто не любит, даже сама власть. Ладно, будем искать.
Мы стали подниматься в гору. Два дома справа стояли с заколоченными ставнями. Напротив них – дом еще крепкий, с выбитыми стеклами, крыльцо заросло крапивой. Дальше дома выглядели жилыми, но людей вокруг было не видно, а тишина стояла такая, что становилось не по себе, вроде бы людей тут и вовсе не было. Только шум строительных работ, доносившийся из монастыря, настраивал на оптимистический лад, хотелось произнести нечто вроде «всюду жизнь» или еще какую-нибудь глупость.
На зеленой лужайке перед очередным домом паслась привязанная к старой липе коза. Заметив нас, издала протяжное «ме-е» и припустила прочь, насколько позволила веревка.
– Есть коза, значит, есть и люди, – вроде бы саму себя утешая, заметила Женька.
Я обратила внимание, что она опять хмурится и поглядывает вокруг с беспокойством. Надо сказать, что Женька существо совершенно дремучее, в том смысле, что охотно верит во всякую чушь. То есть не во всякую, а в мистическую. Вот если ей президент скажет, что ВВП неуклонно растет, она будет скептически ухмыляться, а если какой-то идиот на пароме заявит, что упыри в этих местах просто кишмя кишат, непременно призадумается. Бороться с этим было бессмысленно, и я давно махнула на нее рукой. Однажды мы битый час ругались из-за лешего, отправившись с еще одной подругой за ягодами. Женька испуганно вздрагивала, как только мы углубились в лес, и все боялась заблудиться, потому что бабка, у которой мы остановились, велела нам быть осторожными и в лес далеко не заходить, там леший водит. Понаблюдав за ее ужимками, я не выдержала и спросила:
– Женька, неужели ты всерьез веришь в лешего? В лохматого дядьку с носом-картошкой и небольшими рожками?
– В дядьку не верю, – замотала она головой. – А в то, что леший «водит», верю.
Вдвоем мы пытались вправить ей мозги и, потеряв бдительность, заблудились. В результате через пять часов вышли в двадцати километрах от нашей деревни, и то только потому, что услышали шум проезжающих по шоссе машин, что явно доставило Женьке удовольствие, потому что после этого она на мои критические замечания о ее суеверии неизменно отвечала:
– Это ты мне говоришь?
Рассказы о Бабе-яге и прочих обитателях родных лесов ей и самой казались несерьезными, и теперь она утверждала, что существуют параллельные миры, откуда к нам временами забредают всякие несуразные персонажи. Когда Женька начинала бояться, то способна была нагнать страха на кого угодно, и сейчас я с тоской наблюдала за тем, как она озирается по сторонам, не удержалась и напомнила:
– Паром отходит в восемь. Мы еще успеем.
– Это ты к чему?
– К тому, что если ты опять трусишь… – договорить я не успела. Дорога сделала крутой поворот, и гостиница возникла перед нами.
Большое двухэтажное строение, открытая веранда заставлена столами и плетеными креслами, по фасаду идет надпись: «Гостиница «Уют» – и буквами помельче: «У нас вы как дома». Возле гостиницы – небольшая стоянка, обнесенная низким металлическим заборчиком. Ни одной машины там не наблюдалось.
– Похоже, аншлага не предвидится, – заметила Женька, въезжая на стоянку.
Не успели мы заглушить двигатель, как на веранде появилась женщина в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Она с любопытством смотрела в нашу сторону. Женька, первой выйдя из машины, спросила:
– Свободные номера есть?
– Вам нужна комната? – похоже, дама в это поверить не могла.
– Да. На пару дней.
– Ой, радость-то какая, проходите. Сейчас я вам помогу, – увидев, что я достала из багажника чемодан, засуетилась она и, забыв про свои годы, сбежала вниз.
– Что вы, не беспокойтесь, – испугалась я. – Чемодан на колесиках.
– Вот замечательно, вот и хорошо, – повторяла она, шествуя рядом, и все норовила ухватиться за чемодан. Либо дела в гостинице шли из рук вон плохо, либо здесь действительно радовались гостям как дорогим родственникам.
– Давайте я все-таки помогу, – сказала женщина и, подхватив чемодан, стала подниматься с ним по ступенькам.
Мы оказались на веранде; широкие, распахнутые настежь двери вели в просторный холл. Слева был магазин, заслуживающий внимания, вполне приличный мини-маркет: стойки, прилавки, все новенькое и блестящее, порядок там царил образцовый, и ни одного покупателя не наблюдалось. За кассой тоже никого не было. Магазин от холла отделяла ширма с выложенными на ней газетами и журналами. Прямо был небольшой бар с шикарной кофеваркой и бокалами, висящими над стойкой, от легкого ветерка они позвякивали, выходило очень мелодично, на ум сразу пришло Рождество и колокольчики на елке. Слева находилась стойка, какие есть во всех гостиницах, а за ней ресторан. Всего на восемь столов, но отделка интерьера и общая атмосфера сомнений не вызывали, не хватало только метрдотеля в смокинге. На столах двойные скатерти, внизу зеленые, шелковые, сверху белые, накрахмаленные, салфетки конусом и свечи в подсвечниках, вроде бы серебряных. Женька не удержалась и буркнула:
– Деньжищ-то вбухали, двести лет не отобьют.
Пока мы пытались прийти в себя от всего этого великолепия, женщина, оставив в покое наш чемодан, юркнула за стойку, открыла здоровенный гроссбух и теперь ласково нам улыбалась.
– У вас очень уютно, – сочла нужным сказать я.
– Стараемся. Вы уж извините, что я в таком виде, – смутилась она, указав на халат. – Никак не думала… я сейчас мигом переоденусь.
