– Ванькой его зовут, а Машка, сестра его, блажит, зовет собачьим именем. Слабоумный он, только и дела, что на гармошке играть.
– Вальтер – немецкое имя, – решила просветить людей подружка. – Довольно распространенное.
– Да? А я думала, так собаку кличут. У Красновых собака была, так же звали.
– Говорят, у вас после войны немцы пленные были?
– Были, – женщины вновь как-то странно переглянулись. – Дорогу строили.
– Много их было?
– Да нет, двадцать пять человек.
Такая точность меня слегка удивила.
– Двадцать пять?
– Ага. Мама говорила, сначала их пригнали человек пятьдесят, но в первую зиму половина померла. Ну, а эти прижились, железку строили, храм на кирпичи разбирали. А уж после немцев в монастыре тюрьму сделали, для своих то есть.
Как-то чувствовалось, что к разговору женщины охладели, вскоре у каждой нашлись какие-то дела, и мы с Женькой на веранде остались одни.
– Тебе не кажется, что здесь что-то… не так? – с трудом нашла подходящее слово Женька, глядя вслед удаляющейся Вере.
– Что не так? – передразнила я.
– В атмосфере ничего не чувствуешь?
– А ты чувствуешь?
– Как-то, знаешь ли, тревожно. И тетки эти. Такие, просто кровь с молоком, а мужья у всех трех погибли, и монастырь они не любят.
– Евгения Петровна, что на тебя опять нашло? – спросила я укоризненно. – Надеюсь, ты не считаешь наших хозяек упырями, которые кровь сосут у заезжих граждан.
Женька поежилась.
– Зря ты это сказала. Я ни на одной креста не видела. Странно, правда?
– Так, шизофрения прогрессирует, – вынуждена была констатировать я. – Давай лучше выспросим Веру, не останавливалась ли у них Кошкина. От этого гораздо больше пользы, чем от твоих глупых бредней.
Закончив чаепитие, мы покинули веранду, Веру обнаружили в магазине, она что-то выкладывала на полки.
– Здесь вы тоже работаете? – спросила Женька весело.
– Ага. Да и работы-то, признаться, немного. Наши по утрам заходят в магазин, другого ведь нет, чаю иногда выпьют на веранде, посплетничать-то надо, – подмигнула Вера. – А днем разве кто из приезжих зайдет, да и тех немного.
– Мы вас вот о чем спросить хотели, – торжественно начала Женька. – В мае этого года не останавливалась ли в вашей гостинице женщина, фамилия ее Кошкина?
– Нет, не знаю такой, – слишком поспешно ответила Вера, низко склонившись к прилавку.
– А нельзя ли в журнале посмотреть? – настаивала Женька. После некоторой паузы Вера ответила:
– А чего смотреть, я и так помню. В мае у нас вовсе никого не было, пустая гостиница стояла. Только на майские праздники три семьи из Питера приехали. И все. А кто вам эта Кошкина? Знакомая, что ли?
Лица Веры мы по-прежнему не видели, но в ее голосе чувствовалось напряжение, хотя она и старалась, чтобы ее вопрос прозвучал естественно. Впрочем, возможно, я вслед за Женькой во всем начинаю видеть что-то подозрительное, и этот вопрос не более чем любопытство.
– Да. Она в газету письмо прислала, с рассказом об этом монастыре.
– Так вы из газеты? – удивилась подошедшая сзади Люба.
– Да, журналисты.
– И что она такого о монастыре написала? – появляясь из-за прилавка, задала вопрос Вера. Обе женщины вновь как-то странно переглянулись.
– Да ничего особенного, – улыбаясь, развела руками Женька. – Просто рассказала о возрождении обители. Ну а мы решили взглянуть своими глазами.
– Значит, статью напишете? – хмуро спросила Люба; теперь она даже не пыталась скрыть неприязнь, которая звучала в ее голосе.
– Надеюсь, – словно не замечая этого, ответила Женька весело.
– Будете копаться во всех этих прошлых делах? – продолжала Люба.
– Что вы имеете в виду? – удивилась подружка. Вера сердито посмотрела на сестру, та подхватила ведро и скрылась в коридоре.
– Это она от обиды. Придумывают про нас всякую чепуху.
– Какую чепуху? – не унималась Женька.
– Повторять неохота. Глупости все это.
