свобода, на которой она настаивала, начинала ее тяготить. – Трудность в том, что мне для счастья нужен и он, и моя работа. Если я поеду в Мюнхен, я не смогу быть с ним. Джеф ведь не сможет поехать со мной. Ехать на три месяца не имеет смысла. Кроме того, он имеет право на врачебную практику здесь, но не в Германии. Что ему там делать? Работать лаборантом? Не могу же я ему это предложить. – Бренда слегка пожала плечами, и жест этот выдавал, насколько ей было трудно сделать выбор. Ей нужна была ее работа. И Джеф ей был нужен.
– А Так не хочет больше терпеть мои поездки, – сказала Тони. Она говорила задумчиво, с непривычной для нее мягкостью. – Он говорит, я так часто бываю в отъездах, что он не чувствует себя женатым человеком. Он как-то сказал, что мы больше времени проводили вместе, когда вместе жили. Я ему напомнила, что, когда мы жили вместе, я была конторской крысой, ходячим арифмометром. А теперь я ведущий научный сотрудник, и моя специальность – компании, разрабатывающие сложные технологии. Которые в большинстве своем, к сожалению, находятся на Западном побережье. Я зарабатываю не меньше Така, и большая часть этих денег уходит на междугородние телефонные разговоры с ним. – Тони рассмеялась, и смех этот не нес в себе ни радости, ни горечи. Горечь была первой, самой легкой реакцией, а Тони уже миновала эту стадию и перешла к более сложной иронии. – Вот на этой неделе – я дома, а он в Хьюстоне. Когда мы одновременно оказываемся в одном и том же городе, мы бываем счастливы. Только редко мы оказываемся в одном и том же городе. – Тони остановилась. Казалось, она хотела продолжить, а затем явно решила не говорить то, что поначалу собиралась сказать.
– У вас с Таком… все хорошо? – спросила Бренда. – Она пыталась понять, что же собиралась сказать Тони.
– Вообще-то нет, – призналась Тони. – Так хочет, чтобы я ушла с этой работы и нашла другую, не связанную с отъездами. Но я ведь так много и упорно работала и столько вытерпела, чтобы достичь своего теперешнего положения. И не собираюсь просто взять и бросить все это. – Тони протянула руку, как будто ища понимания. – Бренда, я просто не знаю, что тебе сказать. Я только могу рассказать тебе о нас. О нас с Таком. Наши отношения бывают то лучше, то хуже, в прямой зависимости от того, сколько времени мы проводим вместе. Когда мы вместе, все прекрасно; когда мы врозь, все уже не так хорошо. И ведь мы не ссоримся. Все гораздо тоньше. Мы оба как бы становимся другими. Все потому, что слишком многое изменилось с тех пор, как мы в последний раз виделись. Я уезжаю из Нью-Йорка в одном настроении, а приезжаю в другом, из-за того, что случилось в Сан-Бернардино или в Лос-Анджелесе. А к тому времени у Така уже накопился целый ряд своих проблем. У нас уходит три дня, чтобы заново узнать и притереться друг к другу, а к тому времени кто-то из нас обычно куда-нибудь уезжает… – Тони оставила фразу неоконченной.
Бренда вздохнула. Если бы все было просто, как в давние времена, когда мужья работали, а жены оставались дома, и каждый – и мужчина, и женщина– знал, чего от него ожидают.
– А что говорит твоя мать? – спросила Тони.
– Я еще не говорила ей о предложении. И тем более о том, что нахожусь в растерянности. Она только скажет: «Я же тебя предупреждала». И знаешь, Тони, она ведь будет права, – призналась Бренда. – Если бы отец был жив, я бы поговорила с ним. Он бы мне сказал, что делать.
– Перестань, Бренда! Можно подумать, что тебе восемь лет. А не двадцать восемь!
– Не напоминай мне о возрасте! – шутливо запротестовала Бренда, и Тони пришлось увернуться от запущенной в нее диванной подушки.
И все же, после того как Тони уехала, Бренда не могла решить, что ей делать, и бросалась из одной крайности в другую, впервые в своей сознательной жизни желая, чтобы кто-нибудь сказал ей, что делать.
И еще она испытывала какое-то смутное беспокойство по поводу Тони. Тони явно собиралась рассказать ей что-то важное, а потом, в последний момент, передумала.
В конечном счете Бренда решила дать согласие.
– Как же я могу отказаться? – сказала она Джефу. – Я столько лет к этому стремилась.
Когда Бренда поднялась по трапу самолета, она повернулась и помахала Джефу. Ее сияющая улыбка плохо сочеталась с тревогой, затаившейся в блестящих голубовато-зеленых глазах.
Три месяца, растянувшись, превратились в восемь. Бренда работала в Мюнхене больше и упорнее, чем когда-либо: приходилось справляться с языковыми трудностями, различиями в культуре и тысячью разных разностей, без которых немыслимо создать научно-исследовательскую лабораторию высокого класса.
Она работала по плану обустройства лаборатории, разработанному в «Ол-Кем», с некоторыми изменениями, которые были внесены в этот план во Франкфурте в соответствии с немецким законодательством и методикой работы. Она следила за тем, чтобы были заказаны и установлены горелки, центрифуги, подготовлены стерильные зоны для проведения испытаний, оборудование для фотографирования в инфракрасных лучах, электронные микроскопы; руководила размещением и хранением программного обеспечения для внутрилабораторных компьютерных систем, подсоединенных к компьютерной сети «Ол-Кем», которая охватывала весь мир; наблюдала за оборудованием душевых и раздевалок, испытательных помещений с закрытым, ограниченным и открытым доступом. Она отвечала за оборудование, которое стоило пять миллионов долларов; она часто вспоминала время, когда ее мать руководила строительством большой кухни в Нью-Рошели. Техника работы, трудности, неурядицы – все это было тем же самым, только в многократно увеличенном масштабе. Как и когда-то для Хейнриха Лебена, она все делала вовремя и не выходила за рамки бюджетных ассигнований. Как и предполагал Сид Эрлау, она оказалась победителем.
Сид Эрлау был счастлив, видя, как продвигается работа. И Бренда была счастлива – когда она была на работе. Когда же вечером она возвращалась домой, в квартиру на Кирхештрассе, предоставленную ей компанией «Ол-Кем», она оставалась совсем одна. И чувствовала себя одинокой.
Домой она прилетела на Рождество, чтобы провести в Бостоне три недели отпуска, который так долго откладывался, и Джеф обнял ее, но не поцеловал и не взглянул ей прямо в глаза. Бренда сразу поняла, даже прежде, чем он успел что-либо сказать, что у него была другая женщина.
– Я никогда и подумать не мог, что так случится, – сказал он. У него был несчастный вид человека обиженного, сердитого и виноватого. – Я не испытываю никакого счастья. Мне все время ужасно плохо. – Он был близок к слезам.
– О, Джеф, – Бренда не знала, что надо сказать Джефу. – Это ужасно. Просто ужасно. Но я все понимаю.
Она не сказала ему – и не собиралась говорить, – что иногда в Мюнхене она ложилась в постель с мужчиной. Это не имело никакого – или почти никакого – отношения к сексу. Просто таким образом она
