большой буквы, как писали в дни его молодости, – это Брафман, немецкие юдофобы и Федор Михайлович. Не есть ли отрицание Ветхого завета отрицанием христианства?..
Обратимся к комментарию митрополита Антония: «Многие наши глупые современники утверждают, будто Ветхий завет вовсе не Боговдохновенная книга, а некоторые дошли до такого безумия, что говорят, будто Господь (Иегова) Ветхого завета есть сам диавол, и тем наводят хулу и на Господа Иисуса Христа и святых Апостолов, которые говорили, что 'все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек ко всякому доброму делу приготовлен' (2 Тим. 3, 16-17)» 137.
Вдумаемся: 'полезно для научения, для исправления, для наставления в праведности…' Казалось бы, Толстой использовал в своем 'Круге чтения' мысли из Талмуда – общим числом около 60. Они разные, некоторые, например мысли о труде, он выделил курсивом: 'Всякий ручной труд облагораживает человека. Не обучать сына ручному труду – все равно что приготовить его к грабежу. Талмуд'. Это одна, так сказать – печатная, сторона медали. А вот другая – разговорная: «Талмуд – бедность мысли, чепуха. Я искал и ничего не мог найти. Есть выписки из него, ими я пользовался при составлении 'Мыслей мудрых людей'»138. Ясно, что Толстой плохо знал Талмуд. Он пользовался изданием Н.А. Переферковича, доставшимся ему от двоюродной тетки, фрейлины императорского двора графини А.А. Толстой. Однажды Лев Николаевич получил письмо от фельдшерицы и журналистки Ефросиньи Дмитриевны Хирьяковой (1859-1938), жены литератора и толстовца Александра Модестовича Хирьякова (1863-1946), в котором она от имени мужа (сидевшего в то время по делу духоборов в тюрьме) спрашивала, знаком ли Толстой с философией еврейского моралиста Бахьи бен Иосифа ибн-Пакуды. 'Об еврейском мудреце' Л.Н., конечно, ничего не знал, при этом в черновике ответного письма Хирьяковой есть любопытная оговорка: 'об еврейской мудрости, я не знаю ее'139.
Откуда знал о нем Хирьяков? Ответ прост: в это время вышел в свет третий том 'Еврейской энциклопедии' (СПб., 1909), в котором опубликована большая статья о Бахьи бен Иосифе ибн-Пакуде, великом философе и моралисте, жившем в Сарагосе в первой половине XI в. Статья дает весьма исчерпывающую информацию о гениальном мыслителе, в частности о его взглядах на религиозные обряды, самосовершенствование и т. п. Возможно, будь Толстой знаком с работами этого мудреца, то не стал бы заново изобретать велосипед.
Впрочем, не все так однозначно. Толстой писал литератору И.И. Горбунову-Посадову 2 апреля 1909 г. по поводу идей издания дешевых книг: «Мысль вашу о книжке с изречениями из Талмуда я более чем одобряю и жалею, что она не пришла мне раньше в голову. По этому случаю советую вам обратиться к раввину Гурвичу, из книжки которого 'Сокровищница талмудической этики' заимствованы изречения из Талмуда, вошедшие в 'Круг чтения'»140. Осип Яковлевич Гурвич (1842-?), педагог и публицист, автор нескольких книг, в том числе книги 'Живая мораль, или Сокровищница талмудической этики' (Вильно, 1901); в Яснополянской библиотеке сохранился ее экземпляр с дарственной надписью автора.
Бывший друг и учитель древнееврейского языка Владимира Соловьева Файвель-Меер Бенцелович Гец (1853-1921) присылал Толстому книги о Талмуде, большей частью хорошие. 'В Талмуде узкое националистическое учение и рядом – величайшие истины. Разумеется, того много, а этих мало'. Похожее мнение Толстой высказал о еврейских легендах на немецком языке: 'Нехороши, пусты. Только две-три содержательны'. Толстой вернул жившему в Вильно Гецу книги о Талмуде, не прочитав их: 'Некогда и не было охоты, т. к. содержание Талмуда очень скудное в религиозно-нравственных истинах'. Маковицкий добавляет, что Л.Н. пытался эти книги читать, но не смог. Кроме одной мысли, уже использованной в 'Круге чтения' и в 'Мыслях мудрых людей' (по-видимому, слова Гилеля об иудаизме: смысл Торы – не делать другому того, что не хочешь, чтобы делали тебе), все остальное – комментарии141.
Прочитав 24 января 1910 г. в журнале 'The Monist' (Chicago, 1910. January) статью 'The personality of Jesus in the Talmud', Толстой был возмущен 'тайной' историей Иисуса, рассказанной в Талмуде, а затем из нее выкинутой. По-видимому, он имел в виду 'историю о повешенном…' 'Эту страшную историю он поведал близким: ну, вот, я вам скажу по пунктам… Обвинение в том, что он (Христос) ложно утверждал, будто он сын девы; что Мария была замужем, убежала, совершила грех. Все эти места в Талмуде, писанные в третьем веке… в которых говорится осудительно о Христе, старательно были выкинуты из Талмуда евреями и теперь старательно вставляются. Что он в Египте выучился магии; что он шептал над больными… 33 года… что судили его за его колдовство и за то, что он называл себя сыном божиим (Богом); что он был побит камнями и потом повешен на кресте – это в самих памятниках говорится; потом его украли ученики – это тоже в исторических памятниках'142.
Проблема еврейства и Иисуса Христа так или иначе Толстого интересовала и волновала. Характерен в связи с этим разговор Л.Н. с французским профессором Шарлем Саломоном, начавшийся с обсуждения социально-философского романа Анатоля Франса 'Sur la pierre blanche' (На белом камне, 1904). «Л.Н.: 'Павел (апостол) перед судом крикливый, задорный'». Саломон спросил мнение Л.Н. о книге уже упоминавшегося мною Х.С. Чемберлена 'Евреи'. Ответ двусмыслен: 'Плоха. Еврейский Дух внесен в христианство Павлом. Павел – вера в спасение, противление'. Об арийском происхождении Христа: 'В том Чемберлен прав'. В другой раз о книге Чемберлена 'Евреи' заметил, что она легкомысленная, исторически не обоснованная143.
А вот другая беседа Толстого с писателем Леонидом Андреевым. Их связывали сложные отношения, но речь не об этом. Разговор шел о новой драме Андреева, и Толстой поинтересовался, почему она названа 'Анатэма'. Андреев объяснил, что так он назвал дух отрицания, являющийся в мир с профессией адвоката.
'Л.Н.: Еврей тоже?* Андреев: Адвокат интернационален, но есть в нем еврейские черты.
Л.Н.:… почему взял Давида-еврея?
Андреев: Потому что подобный случай был в Одессе. Только тот еврей к тому времени, как роздал почти все, умер'144.
Похоже, Л.Н. герои Андреева не понравились по причине их 'еврейскости'.
Будет уместно именно здесь сказать о важнейших фактах биографии Л.Н. Толстого – о женитьбе и ежедневном труде в усадьбе. Томас Манн усмотрел в трудах и днях писателя ветхозаветный дух, зиждившийся на 'плотском анимализме': 'Достигши тридцати четырех лет, Толстой женился на восемнадцатилетней Софье Андреевне, и с тех пор она была почти всегда беременна и рожала тринадцать раз. Долгие творческие годы брак Толстого оставался патриархальной идиллией, где царило здоровье и благочестиво-бездуховное, анималистическое семейное счастье, экономическую основу которого составляло сельское хозяйство и скотоводчество и которому был присущ скорее иудейско-библейский, нежели христианский характер'145.
Сознавал ли Лев Николаевич себя ветхозаветным пророком? Трудно сказать, но его отталкивание от ряда положений Нового завета очевидно. 'Плодитесь и размножайтесь' – вот жизненный пафос и принцип Библии, согласно которому он жил долгие годы. 'Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей…' (Быт. 2, 24). Из письма Софье Андреевне: 'Что с тобой и детьми?
Не случилось ли что? Я второй день мучаюсь беспокойством… В эту поездку в первый раз я почувствовал, до какой степени я сросся с тобой и с детьми'146. И каково ему было читать в Евангелии и совместить со своей жизнью: 'Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещает слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит' (Мф. 19, 10-12).
* Андреев говорил о другом персонаже драмы, о старом Давиде, унаследовавшем деньги.
Если же мы попытаемся суммировать взгляды Толстого на еврейский вопрос, высказанные им и людьми, которые его хорошо знали, вывод будет безотраден. Слово И.Ф. Наживину, который был беззаветно предан писателю и никогда не изменял его памяти. Писано это уже в далекой загранице, где горечь по 'утонувшей'
