(т.е. иудаизм), противопоставляя религию иудеев верованиям и обычаям других племен, утверждал националистический принцип 'избранности' (следствие онтологическое), а с другой – 'Новый Завет' (т.е. христианство), проповедующий монотеистическую религию всем языческим народам, утверждал вненациональный принцип 'весмирного' человечества (следствие гносеологическое). Более того, как иудаизм, так и христианство никогда не забывали об этой внутренней противоречивости исходных положений, стремясь по-разному разрешить его в тех или иных мистических концепциях. Не случайно в Апокалипсисе 'национальное' ('запечатленные' колена сынов Израиля) и 'общечеловеческое' ('спасенные народы' за 'свидетельство Христа') в равной степени представляются атрибутами 'горнего Иерусалима': 'И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог будет Богом их' (21; 3). Вместе с тем с превращением христианства в 'мировую религию' ветхозаветный тезис 'избранности Израиля' в славянском мире почти сразу же был интерпретирован апологетами нового учения в тезис 'отверженности жидов', а иудаистская оппозиция 'Израиль – гои' обернулась новозаветной 'христиане – Израиль': 'Вот уже и мы со всеми христианами славим Святую Троицу, а Иудея молчит. Славословим Христа, а иудеи проклинают. Народы поклоняются, а иудеи отрицают'69.
Переиздавая в 1911 году свой труд под заглавием 'Близ грядущий антихрист', С.А. Нилус повторил призыв: 'Молиться надо! Что-то грозное, стихийное, как тяжелые свинцовые тучи, навалилось непомерною тяжестью над некогда светлым горизонтом Православной Руси' (171). А затем привел записи Н.А. Мотовилова ('в ночь с 26-го на 27-е октября 1844 г.') его бесед с преподобным отцом Серафимом Саровским: 'Часто поминал мне о святом Царе, Пророке и Богоотце Давиде и тогда приходил в необыкновенный духовный восторг… Часто от Давида он переводил разговор к нашему великому Государю Императору и по целым часам беседовал со мною о Нем и о Царстве Русском' (173-174).
Упоминание царя-псалмопевца чрезвычайно важно для всей 'диахронии' не только в силу христианской традиции, возводящей род Иисуса Христа к Давиду, но и потому, что 'святому царю' впоследствии будет противопоставлен (особенно, в 'Легенде об Адонираме') его сын – царь Соломон.
В то же время идея самодержавия (принцип 'помазанничества' и престолонаследия) при утверждении преемственности 'нашего великого Государя' от 'святого Царя' Давида, по мысли Серафима Саровского, является обязательным не только в силу догматики, но и в силу патриотизма, тождественного 'православному благочестию' (174). Поэтому истолкование слов Авессы ('Нас много, а ты, Государь, у нас один… лишь бы ты был жив – Израиль цел и невредим' (174) – является обоснованием служения царю в качестве 'православной добродетели'. Характерно, что в записи Н.А. Мотовилова этот библейский эпизод искажен (только Авессе приписывается подвиг – принесение воды из Вифлеема, 'когда толпы филистимлян стояли в долине Рефаимов'): «И захотел Давид пить, и сказал: 'Кто напоит меня водою из колодезя Вифлеемского… Тогда трое этих храбрых пробились сквозь стан филистимлян и почерпнули воду… и взяли и принесли Давиду. Но он не захотел пить… И сказал: 'Сохрани меня Господь, чтобы я сделал это! не кровь ли это людей, ходивших с опасностию собственной жизни?' И не захотел пить ее. Вот что сделали эти трое храбрых» (2-я Царств, 23; 15-17). К 'этим троим' причисляются Исбосеф Ахаманитянин, Елеазар, Шамма и… Авесса (2-я Царств, 23; 8-11; 18). Если учесть, что ветхозаветный пример был необходим только для восхваления 'усердия и ревности верноподданных' русского императора (174), неточность преподобного и цель искажения (истолкования) вполне объяснимы. Таким образом, 'ветхозаветный пласт' в сочинении С.А. Нилуса выполняет важную функцию 'богоданности' самодержавия. Естественно, что любая антисамодержавная тенденция в этом случае является одновременно и 'сатанинской' – антибожественной!
'Новозаветная' и 'христиано-апокрифическая' идеи представлены в книге Нилуса 'Словом' Ефрема Сирина (сирийца), умершего в 378 г. При этом надо отметить, что гимны и поучения святого были созданы в эпоху христологических споров внутри христианских церквей и были направлены против монофизитов, ариан, последователей Оригена и других еретиков. (Эсхатология Оригена, например, исходила из 'восстановления при конце мира всего существующего; как в начале создания все было 'добро зело', был только мир чистых свободных духов, и лишь потом, вследствие охлаждения любви к Богу, некоторые? [ухи] стали? [ушами] и для них потребовались тела, а некоторые духи дошли даже до демонического падения'70). Для Ефрема Сирина 'конец времен' связан не с восстановлением 'чистой духовности', а с воскрешением людей из мертвых: 'Отверзутся гробы и во мгновение ока пробудятся все колена земные' (185). А затем Сатана 'со всеми демонами… также все принявшие печать его, все нечестивые и грешники связанные будут приведены пред судилище' (186). Несомненно, 'Слово' Ефрема Сирина является примером раннехристианской апологетики, возникшей после Вселенского Никейского собора (325 г.) в период многочисленных распрей с еретиками, частично разрешенных на II Вселенском соборе в Константинополе (381 г.). Поэтому вполне понятно, что интерпретация 'Откровения Иоанна' в 'Слове' Ефрема Сирина – внутрихристианская, а не антииудейская. Действительно, образы змея, как и 'оскверненной девы', будучи заимствованными, трактуются в духе и в событиях 'Апокалипсиса', в котором, напомним, представители двенадцати колен 'сынов Израилевых', в отличие от 'человеков других языков', имеют на челе 'печать истинного Бога', т.е. Бога Израилева и, следовательно, не подвержены 'искушениям' Сатаны. Но то, что для Сирина было абсолютно понятным, для Нилуса как раз и является casus belli в его антииудейской концепции: 'Прошли века со времени приведенного выше свидетельства об антихристе Пр. Ефрема Сирина: пронеслись над человечеством сокрушительные бури в области вечного его духа; не раз христианский мир содрогался в трепетном ожидании явления 'презренного', 'человека греха и сына погибели'; и жестоковыйный, до времени ослепленный Талмудом, каббалой и богоборством, ветхозаветный Израиль успел за это долгое время восторженно принять и с отчаянием отвергнуть 25 лжемессий… а настоящий антихрист не явился до сих пор даже и нам, сынам XX одряхлевшего в беззакониях века; не пришел и Спас наш судити и живых и мертвых' (186-187).
Однако не один 'ветхозаветный Израиль' принимал и отвергал (яв 159 ление, хорошо известное и христианскому миру) 'лжемессий', а пророчества о 'конце мира', с древнейших времен постоянно циркулирующие при каждом историческом катаклизме, в основе своей содержали идею суда над 'грешниками' с религиозной точки зрения, но не с национально-политической. Вместе с тем цитируя 'замечательное письмо' игумена Черменецкого монастыря Антония (Бочкова), С.А. Нилус избрал как раз то место, в котором из всего христианского мира выделяется Россия: 'Времена язычников едва ли не оканчиваются. Все европейские ученые теперь празднуют освобождение мысли человеческой от уз страха и покорности заповедям Божьим… Если восторжествует 'свободная' Европа и сломит последний оплот – Россию, то чего нам ожидать, судите сами. Я не смею угадывать, но только прошу премилосердного Бога, да не узрит душа моя царства тьмы' (189).
'Вклад' Нилуса в христианскую эсхатологию состоял именно в том, что он первый 'обрек' на гибель не 'иноверцев', к которым надо было бы причислить магометан, буддистов и прочих апологетов чуждых христианству 'богов', а 'ветхозаветный' Израиль за его отнюдь не религиозные взгляды, ибо 'еврейскому племени', по Нилусу, 'было возвещено пророчески, что оно избрано из среды людей самим Богом, чтобы владеть землей – безраздельным Сионским царством' (283). В этой власти над землей, как и в стремлении к ней – 'альфа и омега' мистического 'открытия' Нилуса, для которого, несомненно, единственными правомочными властителями являются не столько даже христиане, сколько православные – святая Русь во главе с 'помазанником Божьим' (de facto возможны Мессией).
Замечателен приведенный С.А. Нилусом комментарий старца Амвросия к сновидению гр. А.П. Толстого, который прочитал эти слова в 'книге' протоиерея М.А. Константиновского: 'В-шестых, после трех знаменательных имен – 'Рим. Троя. Египет' – помянуто имя и Россия… Затем следует 'Библия': другого государства не помянуто. Это может означать, что если и в России ради презрения заповедей Божьих и ради других причин, оскудеет благочестие, тогда уж неминуемо должно последовать конечное исполнение того, что сказано в конце Библии, т.е. в Апокалипсисе св. Иоанна Богослова' (196).
Действительным парадоксом для православно-националистической концепции Нилуса становится антиномия ожидания 'предреченного' второго пришествия Христа (с предшествующим кратковременным царством антихриста) и сопротивлением (точнее, призывом не допустить победы антихриста в лице 'всемогущего франкмасонского братства' или 'Сионских мудрецов') ему. По 'Откровению' Иоанна Богослова, 'план Божьего промысла' как раз и состоял в том, чтобы верующие 'уразумели и услышали' предначертанное испытание их веры: 'Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его' (22;
