распявших Господина Жизни», а Александр Поп в одной из своих сатир возносил следующую молитву:
«Мы умоляем Тебя, Господи, убери от нас руки жестоких и диких евреев, которые хотя и боятся крови в свином пироге [black pudding], не становятся от этого менее кровожадными в своих порывах. Чтобы мы смогли избежать этой погибели, пусть всем добрым и честным христианам послужит предостережением против чудовищного греха скупости печальный пример этих несчастных».
Что касается Джонатана Свифта, то он предостерегал английское общественное мнение против необузданных «диссентеров» (протестантские секты, отделившиеся от англиканской церкви в XVI- XIX веках,- прим. ред.), разоблачая весь спектр еврейской опасности:
«Что произойдет, если евреи преумножатся и составят значительную силу среди нас? Не пойдут ли диссентеры к ним, поскольку они уже согласны друг с другом по многим принципиальным вопросам и потому что евреи – это упрямые люди и бунтари?»
Можно привести множество других цитат такого рода, извлечений из книг Сэмюэла Ричардсона, Генри Филдинга или Лоренса Стерна. Среди романистов лишь Тобайас Смоллетт с явной благосклонностью относился к евреям. (Об отношении к этому вопросу политических и религиозных мыслителей мы поговорим в следующем томе). Но о сохранении в лоне английского населения средневековой ненависти и страха в гораздо большей степени, чем показывают эти словесные уколы, которые частично можно отнести на счет литературной условности, свидетельствует яростная и короткая антиеврейская вспышка 1753 года, ставшая своеобразным эхом событий 1656 года.
Предлог для нее был ничтожным. В 1753 году правительство герцога Ньюкастлского, действовавшее без сомнения под влиянием группы богатых сефардов, представило на утверждение парламенту проект закона о натурализации [Naturalization Bill], упрощавший процедуру получения ими гражданства и разрешавший им покупку земель. Проект без всяких трудностей был утвержден палатой лордов и палатой общин. Но против закона поднялось массовое движение протеста, достигшее редкой по масштабам английской истории силы и ярости. Множились петиции протеста, к которым присоединялись все слои населения, на улицах английских городов появлялись подстрекательные надписи. Памфлетисты состязались друг с другом, предостерегая против наплыва евреев и их доступа к земельной собственности, что приведет к их контролю над национальной землей по образцу раздела земли Ханаана между двенадцатью библейскими коленами. Один из агитаторов даже описывал во всех деталях и не без некоторого юмора печальную участь Англии в 1853 году, которую он предвидел: собор Святого Павла превращен в синагогу, коммерция находится в упадке из- за обязательного соблюдения субботы, запрещена торговля свининой, а «Билл о натурализации христиан» отвергнут Великим Синедрионом. Архиепископ Кентерберийский, являвшийся сторонником билла, серьезно опасался в это время массового избиения евреев.
В конце концов, правительство оказалось вынужденным уступить давлению улицы и отменить непопулярный закон через шесть месяцев после его опубликования. Тем не менее, этот закон не угрожал ничьим конкретным экономическим интересам; смутные опасения и темные страхи, унаследованные от предков, поднялись на поверхность при одной мысли о том, что члены племени-богоубийцы получат право на полное осуществление прав человека, т. е. христианина. Так и в наши дни тонкие социальные барьеры и скрытые дискриминации продолжают окружать евреев в англо-саксонских странах; возможно, это неофициальная плата за физическую безопасность, которую они там обрели…
Только в течение последних лет XVIII века новый образ еврея начал вытеснять на Британских островах тот, что с эпохи крестовых походов смущал и пугал все христианские земли. В эпоху, когда Франция, а вслед за ней и весь континент оказались втянутыми в водоворот революционной борьбы, Великобритания была поглощена битвами совсем иного рода: боксом без перчаток. К удивлению публики многочисленные сыновья гетто обнаружили в себе призвание к профессиональному боксу, и имена Авраама да Коста, Самуэля и Израиля Беласко, Исаака Биттона и особенно Даниэля Мендосы запестрели на страницах спортивной хроники. «Дэн» Мендоса превратился в национального идола; в наши дни знатоки единодушно видят в нем одного из пионеров «благородного спорта». Так, постепенно образ молодого еврейского атлета начал конкурировать с архетипами Иуды тридцати серебренников и Шейлока с крючковатым носом, так что и здесь мы возвращаемся к проблеме оригинальности британских нравов.
Беглый взгляд на другие европейские страны
Положение евреев на Британских островах ясно показывает связь между уровнем экономического развития страны и положением в ней евреев. Тот, кто хотел бы свести антисемитизм к проявлению коммерческой конкуренции, вызывающей восстание местного населения против еврейского засилья, может воспользоваться еще более убедительными аргументами на основе другого исключительного случая, а именно ситуации в Нидерландах. Евреи обосновались там в начале XVII века, в эпоху, когда голландские торговые мореходы служили образцом для англичан. В конце концов, евреи стали составлять от двух до трех процентов населения, а Амстердам, их главный центр, заслужил название «нового Иерусалима». Ни их численность, ни их благополучие не возбуждали в этой процветающей стране ни преследований, ни даже нареканий в их адрес.
В то же время устойчивое положение евреев отнюдь не означало, что народ, у которого не спрашивали его мнения по этому поводу, с легким сердцем мирился с их присутствием. Прежде всего необходимо помнить, что антисемитизм представляет собой многоуровневое явление, или своеобразные концентрические круги, где экономическая зависть является лишь самым поверхностным или самым последним слоем. В других странах Европы образ еврея также характеризовался целой гаммой тонов, не имевших связи с социально-экономическими аспектами.
Так, могло показаться, что в Италии имелись сразу все необходимые условия для сильной юдофобии. Евреи играли первостепенную экономическую роль в этой стране с расслабившейся, утомленной коммерцией, где отдаленные потомки негоциантов и финансистов, когда-то доминировавших во всей Европе, проводили свои дни в постоянном безделье. Наряду с крупными еврейскими предпринимателями Венеции и Ливорно, свободными от предрассудков и иногда весьма заносчивыми, почти во всех городах жила несчастная еврейская беднота, скученная в своих гетто. Напомним, что это слово, как и само явление итальянского происхождения. Со времени католической реформы папство рассчитывало демонстрировать таким образом одновременно триумф христианства и безукоризненную чистоту своих собственных принципов. В конце XVIII века католический публицист Дж. Б. Роберти восклицал: «Еврейское гетто является более убедительным доказательством истинности религии Иисуса Христа, чем может предоставить целая школа богословов».
Но если судить по мирному существованию детей Израиля и безразличию литераторов к этому вопросу, то похоже, что этот столь христианский способ доказательства не имел в Италии большого успеха. Были ли евреи бедными или богатыми, они не возбуждали в этой стране древней и высокой культуры таких забот и опасений, как по другую сторону Альп. В результате Италия была единственной крупной европейской страной, в которой евреи после эмансипации легко и гармонично влились в христианское общество, и где практически остался неизвестным антисемитизм в его современных формах (Разумеется, мы здесь говорим о массовых чувствах. В политическом плане в Италии имели место антиеврейские кампании в католической прессе после упразднения Государства церкви, и, особенно, трагическая интермедия антисемитизма в
правление Муссолини после создания «оси» в 1938 году). Для человека с итальянской улицы еврей – это оригинал, еще ждущий прихода Мессии и умеющий справляться с жизненными трудностями в ожидании этого события. Ни та, ни другая из этих особенностей не являются в глазах итальянца серьезным недостатком.
Если итальянское население проявляло своего рода глубинный иммунитет к антиеврейским эмоциям, то, напротив, в Испании антисемитизм процветал при отсутствии евреев. В этой связи мы отсылаем читателя к началу этого тома, где мы попытались установить отдаленное происхождение феномена, восходящего в конечном итоге к социально-религиозным столкновением эпохи средних веков, при том, что корни его уходят в еще более глубокое прошлое. На противоположном конце Европы, в России, не было ничего похожего на
