В самом деле, при ретроспективном подходе можно решить, что евреи – сторонники эмансипации, которые вели кампании в прессе и выступали с многочисленными петициями, заглушили голоса своих противников.
Истина была гораздо более сложной, варьировавшейся в разных странах и еврейских общинах, как мы уже могли это видеть. Во Франции португальские евреи, фактически уже достаточно сильно ассимилированные, почти единодушно приветствовали эмансипацию; авиньонские, или папские, евреи (см. выше) оказались более сдержанными: среди них нашлись и такие, кто не хотел отказываться от своего древнего позорного знака «желтой шляпы». Мы уже говорили, что парижские евреи были более свободными от предрассудков, тем не менее среди них также имелись те, кто сожалел о старинном порядке вещей, особенно среди представителей «низших классов», как это позволяет предположить доклад префектуры полиции от 1809 года: «… самым странным может показаться то, что является самой настоящей истиной, состоящей в том, что как раз именно эти несчастные бедняки наиболее глубоко привязаны к обрядам и ритуалам своей религии… ». Итак, это были самые бедные, и аналогичное утверждение содержится в докладе о настроениях эльзасских евреев, который префект Нижнего Рейна Ломон направил в Париж в 1800 году. Констатируя, что Революция пронеслась над народными массами, не изменив их менталъности, и предрассудки предков оставались столь же живыми как среди евреев, так и среди христиан, он писал: «Однако я исключаю из их числа представителей богатых классов, которые практически во всех странах отрекаются от предрассудков черни». Ломон говорит далее: «Что касается иудейской толпы, то она продолжает коснеть в прежнем невежестве и низости, что и раньше. Их религиозные принципы, в известной мере отделяющие их от всех остальных народов, которые вплоть до настоящего времени ничто не могло поколебать, являются почти непреодолимым препятствием к сближению, необходимому для общественного блага».
Любопытно, что по его мнению вину за это положение вещей не следовало возлагать на евреев, так как они, «как правило, были достаточно просвещенными людьми с добрыми намерениями, о которых я могу отозваться лишь с похвалой». Виновата в этом их «фанатичная паства», полная решимости не прощать талмудистам «ни малейших отклонений». Короче говоря, евреи Эльзаса «сохраняют веру в то, что они повсюду являются чужаками, и этот древний предрассудок еще долго будет мешать им задуматься об установлении стабильности. Исключения из этого общего расположения еврейского народа чрезвычайно редки. Возможно, потребуются столетия, прежде чем они смогут открыто решиться посмотреть на себя как на реальную часть большой семьи». Однако Ломон оставался оптимистом: «… можно не сомневаться, что с течением времени их убогие предрассудки сойдут на нет; когда же они будут меньше страдать от общественного презрения, они смогут сильнее привязаться к земле, которая их кормит – но пока они еще очень далеки от этого счастливого обращения». Нельзя не заметить, что этот замечательный республиканский администратор вместо обычно употреблявшегося термина «возрождение» (regeneration) пользовался гораздо более выразительным термином «обращение» (conversion).
В германских странах общая картина также имеет большие различия, часто даже противоречия. В рейнских областях, где эмансипация была введена непосредственно французами, лишь часть евреев проголосовала за присоединение к Франции; тем не менее процент франкофилов среди евреев был выше, чем среди христиан. Партия сторонников эмансипации, или, что практически то же самое, франкофильская партия собрала большинство голосов во Франкфурте и Гамбурге, в чем нет ничего удивительного, поскольку здесь речь идет о двух богатейших еврейских общинах, сформировавшихся в городах, управляемых христианской буржуазией. В Пруссии «просвещенные» евреи также занимали преобладающее положение со времени Мозеса Мендельсона. Но их противники не испытывали недостатка в аргументах, как можно судить по сочинениям того времени. Так, раввин-реформатор Саул Левин в своей книге «Ктав Йошер» вывел на сцену ортодоксального мудреца, врага всего нового, поскольку это могло лишить его заработка. Поэтому он надеется на усиление преследований евреев и возлагает свои надежды на ненависть других народов, потому что только эта ненависть сможет способствовать росту достоинств и святости избранного народа…
Что касается австрийской империи, то мы располагаем целым рядом правительственных докладов, в которых звучат те же ноты, что и у префекта Ломона. При объявлении о созыве Великого Синедриона беспокойство овладело венским кабинетом министров, и было разослано указание губернаторам провести расследование настроения евреев. В целом результаты расследования оказались удовлетворительными, и император Франц смог прийти к заключению, что «не следовало ничего опасаться со стороны ревностных талмудистов и что Парижский конгресс (sic) не сможет оказать влияния на тех, кто принадлежит к привилегированным классам или тех, кто хочет производить впечатление просвещенных. Евреи Богемии, Моравии и Венгрии полностью удовлетворили власти. Евреи Галиции производили впечатление еще более преданных: по словам местного губернатора, «абсолютно все они были глупцами, преданными Торе и Талмуду», и видели в Синедрионе «могилу иудаизма».
Точно таким же было отношение евреев Польши и России, хотя в этом случае нужно сделать некоторые уточнения: в самом деле, многие польские талмудисты, безгранично преданные своей стране, возлагали надежду на ее окончательное возрождение, а значит, и на победу Наполеона, Среди различных факторов, определявших политический выбор евреев, привязанность к стране, где они пустили корни, безусловно играла свою роль.
Теперь важно рассмотреть, что в реальности означала эмансипация для еврейских масс. Лучше всего осветить эту проблему можно путем анализа перемен в их политико-юридическом положении.
С этой точки зрения антиеврейские пропагандисты и поборники эмансипации были правы, утверждая, что еврейские общины составляли государство в государстве. В рамках гетто евреи в течение всей своей жизни имели дело с еврейскими властями, которые воплощали для них власть государства, одновременно принуждающую и защищающую. Отделенные от христианских властей щитом общинной олигархии (эти олигархии были обычно первыми сторонниками эмансипации), они естественно относились к христианским властям как к чуждым и враждебным. По этой причине основная масса сыновей Израиля на самом деле составляла особый своеобразный народ, единый и самоопределяющийся в этом качестве по отношению к другим народам земли. Униженные и преследуемые, евреи гетто прекрасно понимали, кем они являлись.
Отмена общинной автономии, являвшаяся краеугольным камнем проекта эмансипации, приводила в этом плане к радикальным изменениям. В детстве еврей должен был посещать общественную школу; в юности он должен был пройти службу в армии; в зрелом возрасте он больше не подлежал раввинистическому суду и мог больше не бояться угроз отлучения и т. д. С одной стороны, он действительно становился «эмансипированным», поскольку больше не подлежал патерналистской власти раввинов и плутократов, а также был избавлен от ее бессилия. Но с другой стороны, отныне он должен был на всем протяжении своей жизни вступать в непосредственный контакт с христианскими властями, т. е. властями, которые рассматриваются как враждебные. Легко поверить, что прежде всего новый порядок вещей возбуждал страх и враждебность к эмансипации.
Естественно, что преимущества эмансипации, особенно в области повседневной борьбы за существование, те разнообразные возможности для обогащения или для успешной карьеры, которые она несла с собой, достаточно быстро привели к перевороту. Там, где отцы сохраняли враждебность или скептицизм, сыновья становились сторонниками эмансипации. Бунт против авторитета отцов ускорял восстание против власти раввинов. На протяжении жизни одного или двух поколений почти все евреи по обоим берегам Рейна восприняли новые идеи; в дальнейшем процесс повторится на востоке Европы. Но при этом система ценностей западного общества выносила еврейскому духовному наследию беспощадный приговор. Недавнего сына гетто заверяют, что отныне он такой же гражданин как все остальные, человек «иудейского исповедания», а не еврей, но он чувствует, что все не так просто, что невозможно перестать быть евреем и одновременно оставаться им, и среди всевозможных впечатлений и переживаний, которые лишь усиливают это чувство, преобладающую роль играет подъем антисемитизма, о чем мы поговорим в дальнейшем.
Отсюда проистекает трагедия эмансипированного еврея, который отныне стремится оценивать себя самого по меркам преобладающего христианского общества, смотреть на себя чужими глазами. Иногда он себя переоценивает, но чаще осуждает, и эти два подхода легко уживаются друг с другом. Еврейский философ Теодор Лессинг констатировал: «Еврейский патриотизм – это ненависть к самому себе». Эта
