непреклонен:
– Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.
Даже на палках строго приказал сражаться только в шлемах, а на кулаках запретил бить по голове.
– Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.
Для поощрения состязаний воевода именно за них стал награждать ранее обещанными медными знаками. В конце зимы арсы с дарникцами состязались уже по всем видам боевых искусств, причем то обстоятельство, что арсы выигрывали две трети всех наград, Дарник считал весьма полезным явлением – как повод больше требовать от бойников на внутренних боевых учениях.
Занятый другими делами, Маланкин сын на время совсем выпустил из виду войсковую службу и был немало озадачен, когда обнаружил в гарнизоне сильный разлад между разными подразделениями воинов: конники кичились своим первенством перед лучниками, а камнеметчики перед щитниками. Еще во время болезни Дарник много размышлял о совем будущем войске и наконец придумал, что у него будет в отличие от княжеского десятичного устройства дружины устройство пятеричное: двадцать бойников – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь, пять хоругвей – полк. С пятью отрядами проще и ясней, чем с десятью, и четыре-пять умелых помощников лучше, чем десять, за которыми трудней уследить.
И вот, взявшись улаживать ссоры бойников между собой, он пришел к выводу, что необходимо их всех перемешать, чтобы в каждой ватаге были и конники, и камнеметчики. Основа ватаги – десять пешцев из шести щитников и четырех лучников, при них колесница с тремя камнеметчиками, а также пара тяжелых конников-катафрактов и две пары легких конников. И еще сам вожак. Итого ровно двадцать воинов. Сотня таким образом состояла из полусотни пешцев, пяти колесниц, одного десятка катафрактов и двух десятков легких конников. Один из ватажных вожаков становится сотским, а четыре других – полусотскими колесничих, пешцев, катафрактов и легких конников. На стоянке и в гриднице бойники подчиняются вожаку ватаги, а в бою – командиру подразделения.
От своей придумки Дарник пришел в полный восторг и, дождавшись крупной потасовки между жураньцами и камнеметчиками, срочно собрал полусотских и потребовал перемешать бойников между собой, чтобы больше ценили других. Правда, сперва никто из помощников так и не понял, как они будут одновременно и вожаками ватаг, и полусотскими подразделений. Еще с большим недоумением встретили новое распределение рядовые бойники, не желая переселяться со скарбом и наложницами в другие гридницы, но Дарник был неумолим.
Первую неделю с новым порядком в самом деле возникла сильная путаница, кому и где заступать на стражу, кому и как выезжать в дозор и как потом меняться между собой. Воеводе пришлось чуть ли не каждую пару разводить по их местам, пока в конце концов к этому не привыкли.
Даже Фемел, и тот отметил:
– У твоих воинов появилось осмысленное выражение лица.
Дарник только ухмыльнулся в ответ, он уже знал, как их выражение сделать еще более осмысленным. Едва на дворище было закончено полное расселение и нашлась свободная горница, он засадил в нее за словенскую грамоту и счет всех неграмотных полусотских и десятских.
– Зачем нам это? – пробовали отбиваться самые упрямые.
– Чтобы передавать мне письменные донесения, – объяснял Рыбья Кровь.
– Гонец и так их скажет.
– Гонец может напутать. Потом непонятно, кого казнить придется.
Поначалу Дарник сам вел обучение грамоте, затем передал учительство Быстряну и Жураню.
Жизнь в городище постепенно входила в новое русло. Жители привыкали к присутствию защитников, а дарникская молодежь заводила себе друзей среди липовских сверстников, вместе ходили на охоту, молодежные игрища с песнями и плясками. Рыбью Кровь лишь радовало такое слияние, как залог того, что не только он, но и все войско основательно стало здесь на якорь.
Однако были у этого мирного успокоенного врастания в местную землю и свои недостатки. Так, всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей преданности Дарник был уверен не меньше, чем в верности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание совсем уйти от него.
– А куда? – Воевода был порядком озадачен.
– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница.
– А мой ребенок?
– Он знает, что я беременна, и все равно хочет.
Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу почему-то вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в глуши, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой беременной женщины? И как же она ему доверяет, если решается о
– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.
С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь, внушал ему невольное уважение, но, с другой – сейчас к этому примешивалось такое понятие, как «честь воеводы».
К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец, тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого воевода как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к его разрешению липовчане.
– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе на шею хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.
– Это почему же? – воскликнул Рыбья Кровь.
– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.
– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело? – не согласился воевода.
– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить, – засмеялся староста.
Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится к людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.
Суженым Зорьки являлся один из конников Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коней и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял их. Выходило, что уже второй раз менял он своих подружек на дорогие вещи. Но если из-за Бирки на Сизом Лугу его ждало всеобщее презрение, то теперь неловкость ощущали лишь жених и невеста. На свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза от этого выкупа – оказалось, что и ватажники, и липовцы рассматривают его как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.
Выдворение из воеводского дома Зорьки не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.
– Может, вас обеих тоже куда-нибудь замуж пристроить? – мрачно шутил Рыбья Кровь.
И дошутился: вернувшись как-то с дозора в понизовье Липы, на войсковом дворище Шушу не застал. Она взяла себе в товарки одну из безмужних остёрских пленниц и отправилась вместе с ней жить на Арсову заставу. Когда он примчался туда следом за ней, Шуша встретила его с безмятежным добродушием:
– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.
Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато спокойно упоминула о соседстве сотского Голована.
– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.
– Это почему же? – не понял он. – Как раз наоборот. Легко схватят тебя, а потом и меня подкараулят. Твой Голован называл меня кровником всех арсов.
– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, считают, волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на заставе, породнишься с Арсом.
