отдельной земли, мол, на ваши правобережные поля мы не посягаем, а вот на левом берегу почему бы не освоить пустующие угодья. Карнаш посоветовался с другими старейшинами и сказал, что они готовы выделить для дарникцев землю и на правом берегу – старейшины явно опасались, что, осев на левобережье, воевода меньше будет охранять правый берег.
Бойники встретили новую для себя возможность без всякого восторга. Лишь Быстрян и Меченый выразили вялую готовность взять землю: Быстрян в силу возраста не прочь был обрести себе тихое пристанище, Меченый, втянувшись в строительство липовских укреплений, мечтал о собственной неприступной крепости. Так бы это все и заглохло, если бы не сами липовцы. В каждом их дворище имелись взрослые семейные сыновья, желающие завести отдельное хозяйство. По одному и даже группами селиться в соседстве с разбойными арсами было боязно, зато под защитой отважного воеводы – в самый раз. Не менее тридцати семейств захотели обосноваться на воеводской земле.
С выбором ее определились просто. Как-то Фемел напросился вместе с Дарником проехаться до Короякской заставы и на обратном пути не преминул заметить, что смысла в этом пограничном укреплении нет никакого.
– Ну появится княжеское войско, и что ты будешь делать? Как поскачешь сюда за двадцать верст навстречу?
– Мне застава нужна не для защиты, а для сигнала, – оправдывался воевода.
Он и сам много думал о полевом укреплении, возле которого сподручней было бы сражаться малыми силами против больших. И теперь, прикинув все более тщательно, Дарник решил, что две-три версты именно тот рубеж, куда быстро может выдвинуться его войско, совершенно не устав от броска. Найдя подходящее место вдоль Короякской дороги, Маланкин сын с одобрения старейшин и застолбил его для своего воеводского селища, которое с легкой руки войсковых острословов стало называться Воеводиной.
Призвав на помощь Быстряна и Фемела, Рыбья Кровь по всей форме составил земельный договор, по которому четко определялись размеры не только пахотной земли, пастбищ и сенокосов, но и воеводской дубовой рощи и всего селища. В качестве податей поселенцы предлагали платить воеводе по мешку пшеницы и овса с каждого дыма. Дарник не согласился:
– Вы опять начнете тесниться по пятнадцать человек возле одной печки. Лучше по одному мешку пшеницы, но с каждого смерда старше двадцати лет.
На том и порешили.
– Ну и какая же это твоя земля? – подтрунивали полусотские. – Одна дубовая роща твоя, а как была земля у смердов, так и осталась.
Дарник не спорил, он только указывал на то место в договоре, где говорилось, что в свободное от полевых работ время селищане обязаны укреплять стены селища.
– Ну и что? – не могли взять в толк полусотские.
– А то, что стены могут быть и до небес, – то ли шутил, то ли говорил серьезно воевода.
Однако пока до стен было далеко. Поселенцы дружно расчищали землю под пашню и рубили двойную засеку поперек Короякской дороги. Чуть позже возведены были четыре сруба с бойницами для камнеметов: две у первой линии, две у второй.
Теперь один-два раза в неделю все липовское войско по сигналу трубы выезжало из городища и дворища, быстро покрывало двухверстное расстояние, занимало проходы у засек и устраивало учебную стрельбу по ближним и дальним мишеням. Постепенно удалось добиться такой слаженности, что каждый знал и соблюдал свое место и во время движения, и при развертывании строя.
Неизвестно, как бы все это воздействовало на карательное княжеское войско, но то, что оно сильно впечатляло липовцев, – несомненно. Да и не только их. В самый разгар зимы до Липова добрались ходоки из верховых селищ с жалобами на арсов, которые, лишившись податей с Липова, обложили их двойными поборами.
– Чего же вы хотите? – несколько озадаченно спрашивал их Рыбья Кровь.
– Твоей защиты, – отвечали ему.
Дарник с трудом подавил смех – ведь не идти же со своей сотней брать в мороз приступом крепость, которую он не взял гораздо большими силами летом. Но, как следует поразмыслив, он все же послал гонца пригласить на переговоры сотского Голована.
Тот приехал точно в назначенный срок, что уже говорило об отношении арсов к молодому воеводе. Рыбья Кровь встретил его в своей советной горнице с надлежащим почетом. Присутствие Быстряна и Карнаша подтверждало важность переговоров.
– Вы обложили двойной данью верховые селища, они эту дань платить не могут. – Дарник был само добродушие. – Есть три выхода. Арс берет прежнюю дань, а за все сверх нее платит серебром. Если Арс не может платить, заплатит Липов, а Арс осенью вернет ему с ростом все монеты. Если же Арс осенью не расплатится с Липовым, то верховые селища станут нашими данниками.
– Они смерды. Чем больше с них берешь, тем лучше они работают, – возражал Голован. – Неужели из- за них воины должны истреблять друг друга?
– Ни один арс из-за смердов убит не будет. Это я обещаю. Чтобы вас больше не беспокоить по таким пустякам, я сегодня же отправлю им дирхемы за двойную дань. Если захочешь, мы сможем снова поговорить об этом ближе к лету.
Рыбья Кровь говорил словно о какой-то незначительной вырубке леса. Однако все прекрасно понимали, что речь идет о предельно жестких условиях. Да, ради смердов дарникцы не будут убивать ни одного арса, они просто через год поставят в верховых селищах свои гарнизоны, нападение на которые будет означать большую истребительную войну. Но ходоки, слышавшие все это из соседней горницы, дрожали от страха – им казалось, что липовский воевода полностью от них отказался. Не поверили, даже когда Быстрян час спустя заверил их, что все как раз наоборот, и отныне арсы не посмеют тронуть ни одну курицу на их дворищах. Все еще сомневаясь, ходоки выложили свое последнее предложение: выдать дочь их старосты за Дарника замуж. Тут уже Маланкин сын расхохотался от всей души:
– И женюсь, давно мечтал об этом.
Он и без того немало кружил по окрестностям Липова, изучая и привыкая к ним. Так почему бы не заглянуть еще и в верховые селища? Но, выехав туда с двумя ватагами, ходоками и изрядной суммой дирхемов, с некоторой досадой сообразил, что загнал себя в ловушку. Поехать и не жениться значило действительно оставить эти селища в руках арсов.
Верховые селища представляли собой одно разделившееся надвое городище, они так и назывались – Большая Глина и Малая Глина. Обосновавшись по обеим сторонам речной поймы, они продолжали поддерживать родственные и хозяйственные связи, вот только, чтобы выступить против арсов, никак не могли между собой договориться. Правобережная Большая Глина всячески стремилась откупиться от грабителей, а у левобережной Малой Глины просто не хватало сил для защиты.
Именно сюда привезли ходоки Дарника с его малой дружиной. Река между Липовым и Глинами делала сильный изгиб, поэтому санный путь напрямик через левобережные леса пролегал вдали от Арса, что Дарник не преминул про себя отметить. Как и следовало ожидать, в обеих Глинах его приняли по-разному. В коренном селище – со сдержанным любопытством, зато на левобережье – с надеждой и лаской. Рыбья Кровь отплатил им той же монетой: большеглинцам не выдал ни одного дирхема, а их соседям все отобранное арсами оплатил сполна.
Особенностью обеих Глин были многочисленные печи для обжига кирпичей-плинт и навесы для их предварительной просушки, отчего у Дарника сразу алчно зажглись глаза – каменная или, на худой конец, кирпичная крепость была его тайной мечтой еще в Бежети. Из плинт глинцы выкладывали свои погреба, а также нижний ярус домов, чтобы меньше гнили верхние бревенчатые стены.
Старосту Малой Глины, спокойного улыбчивого мужчину, звали Щербак. В качестве невест у него имелись две младшие незамужние дочери. Из них липовский воевода остановил свой выбор на самой младшей Ульне – пятнадцатилетней худенькой девочке с нежным гладким лицом. Больше всего Дарника подкупило то, что она была младше его. До сих пор ему приходилось иметь дело только с теми, кто был старше, и это всегда действовало на него как дополнительное испытание, теперь такое испытание предстояло его невесте.
Щербак против его выбора ничего не имел, больше беспокоился об условиях брачного сговора. Дарник
