особо не привередничал: три тысячи плинт в качестве приданого его вполне устраивали. Для защиты от арсов воевода оставлял в селище на постое ватагу Меченого, а с собой забирал для боевого обучения двадцать молодых глинцев.
– Ты думаешь, мы справимся с двумя сотнями арсов? – выразил свое опасение Меченый.
– Зимой они нападать не будут, – успокоил его Рыбья Кровь.
– Почему ты так уверен?
– Побоятся в холода остаться без крыш в своем Арсе. Но мелко навредить могут, поэтому на правый берег не суйся, да и тут меньше десятка в лес не выпускай. Тебе главное – не столкнуться с их большой охотой, и все будет в порядке.
Впрочем, сам Дарник был далеко не так уверен в мудрости собственных советов и обещал Меченому постоянную дозорную связь с Липовым.
Свадьба прошла с соблюдением местных обрядов: хороводом вокруг вербы, разрезанием головки сыра, обменом мелкими подарками. Ульна сперва смотрела на жениха со страхом и недоверием, но своим легким подтруниванием Дарник быстро растопил ее отчужденность, и к концу свадебного пира невеста улыбалась ему уже с веселой ласковостью. Приобретенный опыт с наложницами пригодился воеводе в первую брачную ночь, он никуда не спешил и хотел произвести на невесту только самое благоприятное впечатление, поэтому грубость и стыдливость сумел превратить в увлекательное и милое открывание заветной тайны, что, однако, дорого обошлось ему впоследствии, когда Ульна снова и снова стала требовать, чтобы он был таким же необыкновенным, как в первую брачную ночь.
Обратный путь дарникского каравана с новой ватагой глинцев проходил под непрерывный смех и песни. В Липове их встретила напряженная тишина – на войсковом дворище случилась большая драка короякцев с воинами-липовцами, и теперь обе половины войска держались по отдельности.
–
Дарника больше беспокоила Черна с ее неуравновешенным характером, поэтому он не придал особого значения возникшей сваре и, не заходя на войсковое дворище, спокойно переночевал в советном доме городища.
Утром короякцы позвали его на дворище. Про воеводскую суженую никто не вспоминал – судилище ждало самого Дарника.
– Мы бойницкое братство или твои подначальные гриди? – заговорил десятский Струсь, не самый последний воин, уже получивший за Арс наградную фалеру. – Если гриди, то плати нам как гридям, если братство, то сам соблюдай законы братства.
Полусотские угрюмо отводили глаза, чувствуя свою вину за то, что не сумели сами утихомирить возникший бунт.
– Дальше давай, – попросил воевода, сладко утомленный любовными утехами, он никак не мог настроиться на серьезный лад.
– Ты ни с кем не советуешься, растратил всю нашу казну, всегда стоишь за липовцев, слушаешь одного своего дурного ромея, – перечислил десятский.
– И чего же вы хотите? – Благодушие по-прежнему не покидало Дарника.
– Чтобы ты подчинялся законам братства. Все делал только с общего согласия.
– И в бою?
– Нет, в бою – нет. В бою мы согласны тебе во всем подчиняться. Мы просто не хотим вторыми после липовцев быть. – Струсь сделал широкий жест в сторону городища.
Короякцы одобрительно загудели.
– Хорошо, идите собирайтесь, завтра с утра выступаем, – объявил Дарник, пряча усмешку. – Я на левом берегу насмотрел хорошее место, там и построим свое братское селище.
Воины в недоумении замолчали. Как никогда чувствовал воевода свое умственное превосходство над ними. Много имелось слов, чтобы объяснить им нелепость их претензий, но он выбирал самые простые и доступные.
– Если вы хотите подождать до весны, давайте подождем до весны, – продолжал Маланкин сын. – Все растраченное мной я летом верну в казну. Хотите советоваться, буду советоваться, но только с награжденными бойниками. Тех, кто не проявил себя в бою, мне слушать противно, что бы умное они ни говорили. На снег выгонять ромея я тоже не буду, подожду зеленой травы. С липовцами мне вас мирить надоело, с завтрашнего дня никто из вас в городище не зайдет, будете жить только на дворище. Так будет лучше для всех.
Спокойная твердая речь воеводы отрезвляюще подействовала на собравшихся. Все понимали, что до весны действительно лучше ничего не менять. Разумеется, слова Рыбьей Крови стали тотчас известны по всему Липову, и их трактовали то так, то этак, но все отдавали должное разумной рассудительности Дарника. Даже то, что он в честь своей свадьбы не стал разбираться с виновными, было поставлено ему в заслугу. Один обеспокоенный Карнаш осторожно попытался выведать у воеводы, что же все-таки будет весной.
– Липов без защиты не останется, – обещал ему Дарник.
4
Прикидываясь властным и торжествующим, Дарник на самом деле тяжело переживал случившееся. У него словно пелена с глаз сошла. До сих пор он воспринимал своих соратников как некую однородную массу, запоминая каждого из бойников только по его действиям: вот этот хорошо топор мечет, а этот от троих отбиться может. И вдруг это оказались отдельные люди со своими чувствами и обидами, чьи суждения могли совсем не совпадать с его воеводскими намерениями.
Смутьяны были выделены в две ватаги, которые все делали по особому распорядку. Очень кстати пришлись глинские парни, ими заполнились бреши в других ватагах, Струсь был назначен главным казначеем. Дарник, порядка ради, вел запись всех своих основных трат, поэтому, когда десятский с выборными грамотеями стали разбираться, что в их войсковой казне к чему, он легко сумел убедить их, что почти все расходы были по воинской нужде, будь то цепь через Липу, двойные седла или зимняя одежда. Заодно изъял из общей суммы свою воеводскую десятину и долю тех, кто не захотел выходить из общего войска. Так возникла отдельная воеводская казна.
Раз в неделю теперь устраивался так называемый Фалерный совет с награжденными храбрецами, на котором Рыбья Кровь каждого внимательно выслушивал, порой даже подчинялся их общему мнению, но тем сильнее казалось его главенство во всех делах. То же самое происходило и на совещаниях со старейшинами Липова. Очень скоро повелось так, что без его присутствия они уже не принимали никакого важного решения. Пригодилось и объявленное им пренебрежение к крикунам, теперь всякую его холодность и неприветливость с ненагражденными бойниками все знали, чем объяснить. И в конце концов то, что должно было ослабить его власть, еще больше ее укрепило.
Вторым неприятным сюрпризом для Дарника стало то, что из-за появления в городище Ульны на него неожиданно окрысилась вся женская половина Липова. Взгляды, что бросали на него прежде молодые липовки, оказалось, выражали не простое любопытство и чувство благодарности, как он считал, а их повальную влюбленность в него. Каждая лелеяла надежду летом во время брачных игрищ непременно покорить молодого и многообещающего воеводу. А он взял и так бессовестно обманул все их грезы. Досталось от липовок и воеводской жене, ее вызывающе старались не замечать или окидывали такими взглядами, от которых юная глинчанка спешила тут же укрыться в доме и разрыдаться. Как это было знакомо Маланкиному сыну по его родной Бежети!
– Представь, что все они муравьи, которым положено бегать вокруг и от злости кусаться, – утешал он Ульну. – Они очень маленькие, и им нужно долго бегать вверх-вниз по дереву, чтобы оттуда тебя, такую большую, рассмотреть. Как-то угождать им бесполезно и сердиться на них тоже не следует. Твое дело – быть мне достойной женой, а остальное приложится. Скоро по князьям с тобой ездить будем, и все тебе обзавидуются.
Ульна не верила, но улыбалась. Чтобы оградить ее от бабьей враждебности, Дарник приказал прямо посреди зимы разобрать на войсковом дворище одну из гридниц и перевезти ее в Воеводину под воеводский дом. Впрочем, когда они туда водворились, молодая жена заметно стала тяготиться скукой, имея вокруг себя только бойников-охранников и одну тетку-няньку, привезенную ею с собой из Малой Глины. Как это можно
