мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья, можно сказать.
- Хорошо, - согласился Альфред. - Иду на ТЫ! - Как-то он резко опьянел. - Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я…, ну…, на твое место…? Что Катенька…, что мы с ней…
- Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать, когда Катерины нет?
- Нет, - пьяно подтвердил Альфред. - Нет ее больше… Нет бо-о-льше моей…нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная и работать лю-у-била… А еще она ве-е-селая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду- у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия
Па-а-рхоменков… У меня, гово-о-рит, 'В' на к-конце. А она ему: А мне все равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует…
- Да, нашла с кем шутки такие шутить, - пробормотал Сидоров.
Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенес его из приемной-столовой в кабинет-спальню и уложил спать на свой знаменитый матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.
Альфред вдруг очнулся и, пьяно посмотрев на Сидорова, сказал:
- Один из этих подонков перед тем, как Катеньке горло перерезать скотч с ее рта сорвал и спросил: 'Ну, что, сука, уяснила теперь, что у Пархома на конце?'. А она отвернулась от него и сказала тихо:
'Прости меня, папочка…'. Почему она так сказала?
- Не знаю. Спи.
- Я тоже не знаю, - бормотал Альфред, засыпая. - Я Катенькиных родителей никогда не видел…
И я не видел, подумал Сидоров.
3.
Вернувшись в приемную, Сидоров не спеша, убрал остатки еды, допивать водку, не осиленную Альфредом, не стал, поставил кружку на подоконник (проснется Альфред, будет, чем ему опохмелиться), закурил и стал вспоминать Катерину и все четыре года, прожитые с нею в радости и печали.
Пожалуй, радости было больше. Да что там - гораздо больше!
У Сидорова никогда не было такой женщины. Нельзя было назвать
Катерину красавицей - нос с горбинкой, к тому же большеват, да и рот не маленький, подстрижена коротко, по-мальчишечьи. И роста не модельного - от силы метр шестьдесят, но на каблуках ничего.
Черненькая и смуглая, как мулатка. А глаза! Ах, эти черные глаза!
Темно-карие, с какой-то дрессированной искоркой и чертовщинкой. Мимо
Катерины можно было легко пройти и не заметить ее затаившейся привлекательности. Даже, если в эти черные глаза посмотреть. Они могли быть холодными и презрительными, а могли быть сияющими и призывными. А могли…
…На той вечеринке Катя была при полном параде - в черном бархатном платье, полностью закрывающем грудь, но открывающем спину, чуть ли не до самой поясницы, в туфлях на высоких каблуках-шпильках.
На правом обнаженном плече - тоненькая узорная полоска татуировки.
Из украшений - маленькая серебряная брошка на груди - эдакий паучок с крошечными циркониевыми крапинками на лапках, похожие на брошку серебряные сережки и серебряный же перстень на среднем пальце правой руки. Перстенек особенный: к нему уголком был прикреплен ажурный треугольник, имитирующий паутинку и покрывающий внешнюю сторону кисти; основание треугольника крепилось к узкому браслету, туго охватывающему запястье.
Все дамы были с кавалерами, а Катерина была одна. И Сидоров был один. Приятель Катерины, как Сидорову рассказал хозяин квартиры, перед самым праздником угодил в милицию за драку в ресторане и восьмое марта вынужден был справлять в обезьяннике, в компании бомжей и таких же, как он сам, дебоширов. А у Сидорова в данный момент вообще никого не было, он был совершенно свободен.
Их посадили рядом.
Поначалу, Сидоров, как многие, не заметил во внешности своей соседки абсолютно ничего примечательного, да он внимательно ее и не рассматривал. Мельком взглянул ей в глаза, отметил про себя, что они большие и черные, запомнил ее имя и стал дежурно ухаживать - предлагал ей закуски, которые стояли на столе в пределах его досягаемости, наливал шампанское в ее бокал и отпускал по ходу застольного разговора несмешные шуточки и дурацкие комплименты. О том, что рядом с ним сидит женщина, которая вскоре станет для него единственной на всем белом свете, он и предположить не мог.
Все было, как всегда - шутливые тосты (естественно, все за прекрасных дам!), шампанское рекой, коньяк, много водки, красная и черная икра, салат 'оливье' и селедка под шубой, шум, гам, хохот, громкая музыка, танцы и уснувший на диване, в соседней комнате, еще до подачи горячего, хозяин квартиры. Сидорову уже приходилось бывать здесь, и не раз, и знаком он был со многими гостями. В основном, это были бизнесмены, владельцы торговых точек, с которыми он контактировал по вопросам реализации своей продукции - шампиньонов и вешенок. Были здесь и 'консерваторы', как Сидоров их называл, те, что запускали грибной неликвид в переработку - делали из них консервы, икру и грибную солянку. Таким 'консерватором' являлся и хозяин квартиры - Александр Шульман, школьный приятель Алексея. Но
Шульман у Сидорова брал не неликвид, а самый, что ни есть, качественный товар. Предприятие Шульмана производило замороженные полуфабрикаты (отечественная продукция, альтернатива 'Хортексу'), и шульмановсеий бизнес, рано или поздно, должен был стремительно взлететь. А пока особой популярностью в народе продукция Шульмана не пользовалась. Народ, забывший о патриотизме и не располагающий информацией о качестве импортной жратвы, не торопился переходить на сторону отечественного производителя и с удовольствием хряпал стероидные окорочка и генетически модифицированные замороженные овощи, грибы и фрукты. Шульман очень страдал по этому поводу и частенько находил утешение в рюмке. Вот и сегодня он 'устал' раньше своих гостей.
Катерина была не охвачена Сидоровским бизнесом. Их и рядом-то посадили для того, чтобы они покалякали во время вечеринки, авось, и спелись бы, договорились бы о чем-нибудь. Сидоров, выждав с полчаса после начала гулянки, завел со своей соседкой разговор о бизнесе вообще, с намерением перейти впоследствии к разговору о своем собственном бизнесе, а затем и к конкретному предложению о возможном сотрудничестве, но Катерина мягко его осадила:
- Алексей, мы же выпили. Какой серьезный разговор можно вести за праздничным столом? Лично я никогда не говорю о работе, когда хоть чуть-чуть выпила. И наоборот.
- Не выпиваете на работе?
- Именно. Вообще-то я почти совсем не пью. Сейчас нам всем нужна трезвая голова.
- Золотые слова, - сказал Сидоров и посмотрел на Сашу Шульмана, который еще не ушел спать в соседнюю комнату, но явно намеревался это сделать, пытался встать со своего стула, но это у него получалось плохо. - Извините, Катя, я вас покину ненадолго. Надо
Сашу спать уложить.
Шульман жил один, жена, не желая ждать светлого будущего, ушла от него к торговцу сникерсами. Так что кроме Сидорова за степенью
Сашиного опьянения следить было некому. Домработница у Саши была, но ее задача - порядок и чистота в доме. Саша платил ей не очень большие деньги, а в таких случаях, как сегодня, на вознаграждение домработницы, которая была к тому же неплохим поваром, сбрасывались все присутствующие.
Саша и не думал сопротивляться. Он пьяно улыбался и говорил, пока
Сидоров вел его к дивану:
