Чернятина. Он стал меня успокаивать, заявив весьма уверенно:
- Не волнуйтесь. Я вам помогу. Квартиру найдем: у меня полно знакомых.
В оставшиеся дни я ему несколько раз напоминал о его обещании, но лейтенант лишь посмеивался:
- Да перестаньте волноваться-то: раз я сказал - все будет в порядке!
Наконец, когда до приезда 'Инночки' остались лишь сутки, я пристал к нему всерьез. К этому времени у меня уже была договоренность с моим прямым, на время сборов, начальником - майором
Зацариным, начальником связи нашего полка, жившим вместе с нами на сборах в Покровке. Как раз в один из этих десяти дней тревожно-радостного ожидания мне удалось успешно сдать испытания на звание радиста 3-го класса, и майор был мною вполне доволен. Да ему и вообще свойственно было теплое, заботливое отношение к солдатам.
Спокойный, несколько полноватый, круглолицый этот человек с пристальным взглядом серых неулыбчивых глаз любил со мною беседовать, рассказывал много интересного из жизни и быта военных- дальневосточников: о том, как маршалу Блюхеру приписывали нарочитое появление на позициях верхом - в белой рубашке, - он, мол, так поступал с целью демаскировки советских войск, оборонявшихся от японцев…Слух этот был распространен после ареста прославленного маршала, который был членом суда, приговорившего, якобы за измену
Родине, командарма Якира, а вскоре и сам был арестован и расстрелян без суда!
Майор рассказывал и о том, как во время войны с немцами японские лазутчики, пробравшись в расположение советских дальневосточных войск, 'снимали' часовых, дневальных, а после безнаказанно вырезали одного за другим спящих в казарме красноармейцев. О том, как в 1945 году в Маньчжурии целый полк советской пехоты, заночевав в стогах, заразился от гнездившихся там полевых мышей инфекционным нефрозо-нефритом, и командира полка за непредусмотрительность… расстреляли!
(Много лет спустя, когда мне будет уже под сорок, поеду в отпуск по экскурсионной путевке, и в первый же вечер на турбазе, во время
'белого танца', меня пригласит на танго приятная, миловидная, интеллигентная киевлянка. Во время танца надо о чем-нибудь говорить, и я спрошу у нее: кто она по специальности. Ответ: она биолог, работает в Киевском научно-исследовательском институте, где экспериментируют на животных - и недавно тяжко переболела, заразившись, по чужой неосторожности, от подопытных мышей: их переносили из помещения в помещение через лабораторию, где она работает…
- Вы, должно быть, заразились инфекционным нефрозо-нефритом, - скажу я, вспомнив рассказ майора. Моя партнерша внезапно споткнется о собственную ногу, потрясенная моей 'проницательностью':
- Как вы узнали?!
Придется ей рассказать о майоре Зацарине - лишь тогда она успокоится. Потому что страшно танцевать с ясновидящим…)
Да, я слушал майора, развесив уши; может, он это и оценил, предоставив мне на время пребывания Инны в Покровке 'режим наибольшего благоприятствования', не предусмотренный никакими уставами. В 18 часов, а иногда и раньше, я могу идти к жене и оставаться с нею до самого утра, сказано было мне.
- Одно лишь условие, - предупредил начальник связи полка. - К утренней поверке вы должны стоять в строю. Не явитесь - пеняйте на себя.
Я ни разу его (и себя) не подвел.
Итак, все складывалось хорошо, но… где же гостье все-таки жить?! Обложенный мною со всех сторон, лейтенант Булгаков накануне ее приезда сел на велосипед и отправился по знакомым. Часа через два он явился весь взмыленный - спина гимнастерки была черна от пота.
- Дело оказалось сложнее, чем я ожидал, - честно признался он. -
Везде все занято, нигде и угла свободного нет. Но все-таки я нашел для вас выход: договорился с моим другом Васей - лейтенантом из танкового полка. Он уступает вашей жене свою комнатку, а сам переходит спать в сараюшку. И хозяева согласны. Ну, им-то даже выгодно: пока что и лейтенант не перестает платить - ему казенные деньги на это дают, - и от вас они получат… (Булгаков назвал вполне приемлемую цену).
Тут же вдвоем отправились посмотреть комнату и поговорить с хозяевами. Комнатка за глухой, до потолка, дощатой перегородкой, крашенной голубой масляной краской, чистенькая, светлая, мне понравилась. Лейтенант Вася, друг Булгакова, оказался простым, застенчивым и молчаливым пареньком, хозяева выказали деловое радушие… Обо всем без труда договорились.
И я со спокойной душой, имея в кармане необходимое в городе отпускное удостоверение, выехал с вечера автобусом в
Ворошилов-Уссурийский.
С волнением стоял я на перроне, ожидая заветной, вымечтанной встречи. Поезд прибыл на рассвете, со ступенек спустилась моя
Инка… Уж такая в первую минуту показалась она мне незнакомая!
Перед отъездом подстриглась, сделала завивку-перманент. За 10 месяцев нашей разлуки она сильно похудела, а ведь полнотой и раньше не отличалась. Но уже через несколько минут я опять к ней привык - словно и не расставались.
Десять дней пробыла в пути - прежде всего ей надо было хорошо помыться. Поезд прибыл рано, пришлось ждать на вокзале открытия всех учреждений обслуживания - в данном случае бани. Мы сидели на скамейки в скверике перед вокзалом, когда показался патруль. Патрули в гарнизонах Дальнего Востока сплошь свирепые, и я зимой уже, если помните, это частично испытал на себе, когда меня забрали было в комендатуру, но доктор Мищенко сумел отбить, освободить. Теперь за меня вступиться некому. Встаю со скамьи, вытягиваюсь по стойке
'смирно!', козыряю… Но, надо полагать, такой у меня вид блаженный, мирный, влюбленный, и до того непривычно видеть в этих краях солдата рядом с девушкой, что и офицер, и патрульные заулыбались и даже не стали требовать предъявления документов. 'Сидите, сидите!' - замахал мне рукой старлей.
Автобусом прибыли мы благополучно в Покровку - и началась моя
(никак не положенная солдату-срочнику) семейная жизнь. По уставу ходить в штатском имеют право только офицеры - да и те лишь вне расположения воинской части. Солдату переодеваться в гражданское платье категорически запрещено. Тем не менее, у знакомого сержанта я раздобыл простенькие, в полосочку, холщовые брюки, а рубашку и тапочки заранее в письме попросил Инну привезти с собой. Так были обеспечены на какое-то время наши спокойные прогулки по Покровке.
Здесь, в отличие от Чернятинского гарнизона, меня знали (так мне казалось) только считанные офицеры - и, притом, 'свои', а ведь они
(Булгаков, Зацарин, еще два-три человека) были посвящены в мои дела и во всем шли мне навстречу.
И все-таки без осложнений не обошлось.
Первый инцидент разразился буквально через три-четыре дня. Ночью над Покровкой бушевала гроза. Оказалось, что даже при своем среднем росте самоотверженный лейтенант Вася помещается в сараюшке не полностью: ноги приходится держать на улице. И они, эти ноги, под ливнем промокли…
В субботу вечером Вася для храбрости выпил и, когда мы рядом с хозяевами мирно сидели на крылечке, подсел к нам и начал бухтеть - жаловаться, как плохо ему спать в сарае. Мы ошеломленно молчали.
Тогда лейтенант с пьяной бесцеремонностью сказал:
- Мне Леня Булгаков сказал, что это лишь на несколько дней, а она, оказывается, приехала на месяц. Но я на месяц не согласен.
Прошу немедленно, завтра же комнату освободить.
Сказал - и ушел в свой сарай. Лег внутри, а ноги наружу демонстративно выставил. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
