Но не успел я рта раскрыть, как капитан меня бесцеремонно оборвал стандартной фразой:
- Мне здесь адвокаты не нужны!
В это время кто-то позвал капитана, он отошел, отвлекся. А мы между тем все четверо стоим,. как он нас построил: в одну шеренгу.
Воспользовавшись отсутствием экзаменатора, мы трое принялись Ивана уговаривать:
- Попроси его! Объясни ему сам! Он потому так долго обосновывает
'двойку', что и сам понимает ее нелепость и ненужность. Но ты сам должен попросить…
Еле уговорили 'гордого внука славян' смирить свою гордыню. Когда капитан вернулся, Иван через силу выговорил:
- Товарищ капитан! Поставьте мне 'тройку'! Я ведь уже семейный, но даже не видел сына…
'Нытик' вновь принялся объяснять: 'как-де я поставлю вам тройку, если вы…' (И так далее). 'Ну, ладно (наконец сказал он), если я вам сейчас поставлю тройку, вы должны поработать над собой, потренироваться, чтобы до увольнения в запас наверстать упущенное.
Обещаете?'
Еще бы не пообещать! Все свободное время будет теперь маршировать, сам себе командуя 'смирно', 'вольно' и 'кругом', сам же и выполняя собственные команды…
(Мы с Иваном потом встретимся, и он мне расскажет: военкомат много раз после действительной службы вызывал его на сборы по специальности, и он успешно осваивал новую и новую сложную технику и вооружения, но освоить путем повороты на месте и на марше так и не удосужился. Да никто этого от него и не требовал).
Все четверо мы по окончании экзаменов сфотографировались, и снимок этот сохранился. На мне гимнастерка - 'на вырост', на два номера больше моего размера: новой у меня не оказалось, и пришлось у кого-то из солдат одолжить такую, какая у него была.
Экзамены на чин мы сдали где-то в середине августа. И началось томительное ожидание: документы должны были пропутешествовать в
Москву, в министерство обороны (первичное офицерское звание присваивается только приказом министра), затем все документы, вместе с выпиской из приказа, проделают обратный путь, и лишь тогда нас отпустят домой.
Весь наш взвод был на полигоне вместе с полком. Один я оставался в казарме. Как вдруг приехал кто-то с полигона и передал мне устный вызов замполита полка.
- Езжай на полигон, - было сказано мне, - тебя зачем-то подполковник Койлер вызывает.
Ослушаться я не мог - и на другое утро выехал попутной машиной на расположенный где-то в уссурийской тайге знаменитый, окружного значения, зенитно-артиллерийский полигон, почему-то носивший имя великого русского поэта.
Пока еду в открытом кузове грузовика мимо длинной гряды сопок, над которыми господствует хорошо видная из нашей чернятинской дали причудливая гора, именуемая 'Сенькиной Шапкой' (а вблизи она совсем утрачивает с шапкой сходство - просто бесформенная громада, покрытая лесом); пока офицеры - мои попутчики - наседают на лейтенанта
Решетняка, выговаривая ему за распутное поведение его молодой жены, а он вяло отбрехивается; пока въезжаем в настоящую, почти еще не виданную мною уссурийскую тайгу, по которой хаживал писатель
Арсеньев со своим верным другом Дерсу Узала, - пожалуй, есть время рассказать одну. вроде бы, не идущую к делу историю, случившуюся со мной как раз в период подготовки к только что сданным офицерским экзаменам.
Этот рассказик - про обыкновенную солдатскую ложку.
Я потерял свою ложку. Обыкновенную ложку из легкого сплава белых металлов - такие выдавали каждому солдату. Вообще-то их выдавали по две штуки, но одну было положено держать в вещевом мешке на случай выезда по внезапной тревоге. И воспользоваться ею было опасно: вдруг посеешь и вторую? Именно такая беда случилась со мною: у меня не осталось ни одной.
В солдатской столовой таким 'сокровищем' тоже невозможно было разжиться, поскольку там водились только дюралюминиевые миски, бачки и чайники. Ну, не станешь же хлебать прямо из этой посуды! Не пес ведь какой, все-таки, а звучишь гордо - правда, это пока ты при ложке. Без нее же остается только сидеть и ждать, пока кто-либо из ребят, самый спорый, покончит с едой - и униженно просить: 'Слышь,
/керя/ (или еще лучше, /земеля/), дай мне ложку: /порубать…/
Давали, но - неохотно: в силу естественной человеческой брезгливости. Ты и сам, по той же причине, должен ее сначала помыть для себя. А потом, из вежливости, после себя. Только все равно хозяин ложки ее тут же, на твоих глазах, перемывает… Уж такова свинская человеческая природа!
Сказать по правде, я этих ложек за два года службы потерял штук пятнадцать. Да и не один я был такой. Дело в том, что носили мы их - знаете, где? А вот и нет, вовсе не 'за голенищем', - тоже мне, нашли самое гигиеничное место! Нет, ложку держали в кармане солдатских шаровар - среди крошек махры и рядом с припрятанной от вороватых товарищей баночкой асидола для чистки пуговиц. Чтобы удобнее было, обычно легко гнущуюся рукоятку загибали плотно к ее же середине.
Получался держачок, им зацепляли за край кармана, а 'едовая' часть - та, что и делает ложку ложкой - находилась внутри. Вот это - гигиена!
Но ведь солдат все бегает - по слову нашего генерала, 'как соленый заяц': то - кросс, то - наряд какой- нибудь: через день - на ремень, через два - на кухню.. А занятия по 'физо', где приходится и с высокой вышки прыгать в песок, развивая смелость, и на турнике висеть вниз головой. И не заметишь, как ее, родимую, где-то обронил.
Тогда спешишь в военторговскую лавку, за свои кровные покупаешь замену.
И как раз ко времени той последней потери в нашем Военторге запас ложек кончился. Купить было негде. А тут еще весь полк выехал на полигон, оставив на зимних квартирах считанных людей - меня в том числе. У кого ни спрошу - нет ли ложки запасной? - все головами отрицательно мотают.
И только один /керя,/ или, лучше сказать, /земеля/, ответил мне утвердительно: 'Да, запасная есть'. Но тут же засомневался:
- Только, знаешь, едва ли ты ею воспользуешься…
- Почему? - воззрился я на него с изумлением.
- Да на ней, - говорит, - слово одно написано… Из трех букв.
- Какое такое слово? - спрашиваю, а сам думаю: 'Неужто - 'жид'?'
Но это опасение не подтвердилось. Он назвал мне словечко, которое часто произносят на Руси 'для связки слов' и солдат, и слесарь, и интеллигент, а иной раз даже глухонемые. Употреблял его неоднократно и я, грешный, когда надо и не надо. Поэтому, отмахнувшись от предостережений, сказал кере-земеле самоуверенно: 'Неси ложку'!
'Подумаешь - 'слово'! - рассуждал я сам с собой, пока он бегал в казарму за моим спасением. - Это если б в натуре… Суп с таким содержимым, конечно, есть не станешь, - недаром существует в солдатском фольклоре прибаутка: 'Суп 'рататуй' - сверху юшка, а в середине…'. Но слово - чем оно мне помешает? Я его и читать-то не буду!'
Как же я ошибся! Нельзя ведь повернуть ложку тылом к себе, опуская ее во щи или кашу. А на пустом ложечном дне поневоле каждый раз, когда ешь, прочитывалось краткое русское ругательство. 'Русский символ', как назвал это слово, кажется, Андрей Вознесенский или кто-то из его критиков. Едва вытащив ложку изо рта, каждый раз перед своими глазами я видел перед глазами нацарапанное на ее внутренней
