распоряжении было два маленьких самолетика - таких, какие в народе называют 'кукурузниками'. Вдруг командир нашего полка приказал выложить на большом поле, зеленевшем совсем близко от палаток, букву
Т из белых простыней. Солдаты весело и дружно выполнили приказание, после чего поступила команда: всем покинуть поле. Мы решили, что самолеты прилетят и сядут на поле, а нам предстоит их разгрузить.
Они действительно оба прилетели, покружились над подготовленной посадочной площадкой и улетели обратно. Но вскоре вернулись, на бреющем полете пролетели над полем и… выбросили на него по мешку свежевыпеченных буханок! Каждый мешок, ударяясь о землю, лопался, и содержимое фонтаном взлетало на воздух, кусками разлетаясь вокруг.
Самолеты улетали за следующими мешками, а мы толпой бежали на поле - собирать 'урожай'.
Примечательно, что никто не клал себе в рот ни крошки. Хлеб, оприходованный начальником ПФС (продуктово-фуражного снабжения) полка, выдавался затем, как обычно, в столовой на завтрак, обед и ужин.
Вскоре мы вернулись на зимние квартиры. У меня к этому времени образовалась на шее у подбородка огромная флегмона. Командир полка, оправдывая свое прозвище 'Батя', повстречав меня однажды, ужаснулся величине опухоли и приказал мне немедленно обратиться в медсанчасть.
Полковой врач, не взявшись лечить такой огромный абсцесс, немедленно отправил в медсанбат, где я и пролежал около месяца. Флегмону мне оперировали, след от нее остался на всю жизнь.
*Глава 38.**В медсанбате*
В медико-санитарном батальоне дивизии мне пришлось лечиться дважды. В первый раз я туда попал по возвращении из отпуска. Уехав из Харькова с очередным фурункулом на ноге, я с ним намучился еще в поезде, а по приезде стал лечиться в полковой медсанчасти.
Санинструктор Михеев, удалив наклейку, присохший к коже клеол принялся оттирать, за отсутствием спирта, авиационным бензином - и внес инфекцию. Старший лейтенант Мищенко самостоятельно справиться с лечением не мог - и отправил меня в кожно-венерологическое отделение медсанбата - к подполковнику медицинской службы Дороганову.
Добряк подполковник лечил основательно, но медленно. С месяц я у него тогда провалялся, он применил и аутогемотерапию (внутримышечное вливание мне моей же, взятой из вены, крови), но от фурункулеза вылечить не мог - один за другим выскакивали и донимали все новые чирьи… Избавился от них только по возвращении из армии, да и то не сразу.
Медсанбат для всей дивизии играл роль своего рода районной больницы. Вплоть до того, что один из хирургов, майор Полтавцев, специализировался как гинеколог, обслуживая офицерских и старшинских жен. Говорили, что и аборты делает, - а кто бы еще мог за них взяться в тех местах?!
Любопытные типы там мне повстречались. Забавных историй наслушался. Рядом со мною лежал татарин Самигуллин - тот, к кому, если помните, обратилась прибывшая к мужу молодая жена: мол,
/дяденька, /где найти лейтенанта Решетняка? 'Дяденька', безусый парнишка, очень смешно ломавший русскую речь, теперь чуть ли не ежедневно лежал под капельницей - ему то и дело переливали донорскую кровь: лечили от фурункулеза - куда более тяжелого, чем мой.
Надеюсь, читатель помнит мой рассказ о том, как на два полка напал понос от сваренной на мыльной воде каши (глава 17 - 'Мыльная опера', стр. 53). Вот дополнение, сделанное моим соседом по койке в медсанбате:
- Я в тот ночь на первый пост охранял, - рассказывал Самигуллин.
- У меня курсак заболел, а я стоял-терпил у знамени и денежный ящик.
Думал - терпить нада: знамя, всетки, честь полку… А курсак - шурум-бурум, шурум-бурум - крутит- вертит… Не могу больше терпить!
Позвал дежурний писарь: 'Земляк, звони в караульный помещений - я в уборнуй хачу!' Он позвонил, но я не мог терпить - усрался в штаны.
На другой день на вечерний поверка мне командир благодарность объявил: 'Рядовой Самигуллин - за отличный служба…'. Я: 'Служу
Советскому Союзу!' А сам думаю: 'Вот, на первый пост у полковой знамени полный шаровары наслужил!'
Слева - Самигуллин, а справа от меня лежал красивый и глупый парень из другого полка - дезертир, состоящий под следствием.
История такова: он был переведен из части в часть. Свою часть оставил, а до другой не дошел: поехал к знакомой девке в
Ворошилов… Через несколько дней его, конечно, хватились, стали искать - и нашли у нее в доме. Более суток 'самоволки' - это дезертирство несомненное, его и посадили на губу, 'дело' завели.
Парень струхнул и, чтобы оттянуть расплату, симулировал приступ острого аппендицита. Доставили его в медсанбат, а там (жалко, что ли?!) - вырезали здоровый аппендикс. Оставили на недельку отлежаться. А он: 'У меня гонорея недолеченная!' Вот с нею и находился теперь в нашем кожно-венерологическом отделении. Небось, подружке об этом своем заболевании смолчал, а тут признался - для того лишь, чтобы оттянуть момент суда.
- Слушай, - допытывается он у меня, - как ты думаешь: если я себе кость сломаю, отправят меня на суд или сперва лечить будут?
- Да как ты сам себе кость сломаешь?
- А я на 'губе' попрошусь в туалет, а сам возьму с собой молоток и там как вдарю себе молотком по ноге! Что: думаешь, не смогу? Это ты меня просто не знаешь…У меня знаешь какая / сила воли/? А молоток в парашу кину. И - с концами!
Все его планы оказались, разумеется, пустой болтовней. Вскоре он получил срок за дезертирство. Должно быть, молотка не сумел достать…
Второе мое пребывание в медсанбате принесло новые впечатления. В нашей палате лежал - лечился от того же триппера - лейтенант из дислоцированного в Чернятине танкового полка, страшный матерщинник, но добрейший малый. Я рассказал, что после сдачи экзаменов на младшего лейтенанта жду демобилизации. Не посоветует ли он, где мне достать портупею?
Не имея никаких видов на личное оружие в виде пистолета - для чего бы мне понадобилось обзавестись портупеей? Разве что для фасона… Но - не будьте строги: ведь мне не исполнилось и 26 лет.
Лейтенант рад был мне помочь: есть у него лишний офицерский ремень с портупеей. А кобура нужна? - От кобуры у меня хватило ума отказаться.
(Выписавшись из санбата, поспешил к лейтенанту. Застал его дома.
Он стал искать портупею, пока что беседуя со мною и при этом обильно пересыпая свою речь матюками, хотя тут же находился его маленький сынишка. Правда, к ребенку он относился с нежностью. Я подумал: как же его, такого семейственного, угораздило 'подцепить на конец'?
Впрочем, он еще в палате сам рассказывал мне об этом: поехал в отпуск, познакомился, гульнул… 'Хорошо хоть то, что рано проявилось: еще до возращения домой. Я сразу решил: немедленно лягу в медсанбат')
Познакомился я и с одесситом Мишей Хармацом из батальона связи Он приятельствовал с моим дружком Гришей Юстом. Этот Юст был вовсе не из Тивериады, а тоже, как и Миша, из Одессы. Хармац до армии учился в техникуме по специальности 'холодильные установки' и сказал, что после армии хочет продолжить учебу в Харькове, где есть институт советской торговли. Я с готовностью продиктовал ему свой харьковский адрес.
(Прошло несколько лет. В квартиру, где мы с женой и ее родителями и, кажется, уже и сыном жили впятером в единственной комнате, постучали. В дверях стоял молодой человек, которого я узнал в лицо
