12:55
Филолог поразился бы еще больше, если б видел, какую штуку вытворил незнакомец, едва остался один.
Он вскочил на ноги, развернулся вокруг собственной оси на каблуке, потом подпрыгнул, шутовски передернув в воздухе ногами, и с подскоком улепетнул в ближайшие кусты.
В зарослях он пропартизанил, однако, недолго. Прошел, раздвигая ветки, метров сорок или пятьдесят, а потом его окликнули.
«Простите, можно вас на секунду?»
Кто-то, находившийся по ту сторону живой изгороди, услышал хруст сучьев и позвал невидимого прохожего.
И тот немедленно высунул из зелени свою беловолосую голову.
Оказалось, что звал его инвалид в кресле — которого внучка прикатила в тень и там оставила. Рядом журчал маленький фонтан: черный бронзовый мальчик выдавливал из утки струю воды.
«Молодой человек, не могли бы вы переместить меня под те деревья? Тень ушла, голову печет. Если вас не затруднит».
«С удовольствием».
Альбинос не удивился, что его аттестовали «молодым человеком». Теперь, особенно по контрасту с немощным старцем, он в самом деле выглядел молодым и свежим. Их запросто можно было принять за престарелого родителя и сына, причем не из ранних детей. И волосы у него — в ярком солнечном свете на этот счет не оставалось сомнений — были именно что белые, а не седые.
«Внучка моя вертихвостка, — ворчал дед, пока его катили. — «Я скоро» — и пропала. Вечно одно и то же! Пожалуйста, раз уж вы такой добрый самарянин, отвезите меня подальше, вон к дубу. Оттуда тень уж точно не уйдет. Мне с моим давлением солнце совершенно без интересу. Прав Екклесиаст: ничего там, под солнцем, нового нет».
Сказано было в шутку, но «самарянин» ответил очень серьезно:
«Ошибочное суждение. И между прочим, вредное. Под солнцем нет-нет да и происходит что-нибудь новое».
Старец запрокинул голову, чтобы получше рассмотреть своего благодетеля.
«Э-э, голубчик. Вам сколько лет? Максимум сорок. Уж поверьте восьмидесятилетней руине. Прав царь иерусалимский. Что было, то и будет. Что делалось, то и будет делаться, и нет ничего, абсолютно ничегошеньки нового под солнцем. Как это там? «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».
«Было. За одним исключением».
«Каким, позвольте спросить?»
«В веках не было нас с вами».
Они уже были под огромным ветвистым дубом, на котором совсем недавно распустились до безвкусия яркие листочки — будто кто-то размалевал старое-престарое, морщинистое лицо хулиганским макияжем.
Инвалид сдвинул рычаг на кресле, чтобы развернуться к собеседнику.
«Что вы хотите этим сказать?»
«Нет ничего нового под солнцем, кроме каждого отдельного человека. Например, вас. А значит, всё под солнцем новое. Вы родились — и мир обогатился на одну душу. Вы умерли — мир вас лишился».
Сидящий печально усмехнулся.
«Сомневаюсь. Ничем особенным мир благодаря мне не обогатился и ничего особенного не лишится, когда меня не станет. Я в последнее время вот о чем думаю. Поразительно, как мало успевает понять человек о жизни и о себе самом. Даже если дожил до глубокой старости. Сколько мне осталось-то? С полморковки. А ведь я почти ничего не знаю. Кто я? Какой я? Что всё это значило и зачем оно было? Столько вокруг всего происходило неочевидного и значительного, а я, вместо того чтоб внимательно смотреть и слушать, 80 лет отвлекался на ерунду. Всё проморгал, прохлопал. Как в школе. Вроде отсидел за партой, сколько положено, но на уроках дрых да лоботрясничал. Так троечником и уйду в большой мир. В смысле, на тот свет. Сейчас вот и хотел бы что-то поправить, а поздно. Инсульт-батюшка, гипертония- матушка. Не жизнь, а сплошной памперс…»
Он говорил неторопливо, раздумчиво. Видел, что «молодой человек» никуда не спешит. А тот слушал да кивал, будто все это было ему хорошо знакомо.
«Это вы где-то с дорожки соскочили, — сказал он сочувственно. — Обычная история. В вашем возрасте, да после инсульта поправить что-то трудно. Не кома, конечно. Теоретическая возможность остается, но скорей всего вы свой шанс уже упустили».
«Шанс на что? С какой это дорожки я соскочил?»
«Помните, раньше были пластинки со звуковыми дорожками?»
«И что?»
«Вот так же устроена человеческая жизнь».
Сидящий подумал-подумал и покачал головой.
«Не понимаю вашей аллегории. Объясните».
«А это не аллегория. Установленный и научно задокументированный факт. Правда, пока малоисследованный. У вас дежа-вю случаются?»
«Бывало иногда. Как у всех. Ничего загадочного в этом явлении нет. Я читал, что дежа-вю — один из симптомов переутомления. Аномалия памяти. Мозг цепляется за какую-нибудь мелкую деталь и выхватывает из подсознания внешне сходную ситуацию из прошлого. И возникает иллюзорное ощущение уже виденного».
«Чушь! — Стоящий поморщился. — Людям свойственно выдумывать для непонятных явлений упрощенные объяснения. Это как дикие племена Меланезии, которые объясняли заход солнца тем, что его проглатывает Ночная Акула. Потом ныряет на другой конец моря и выплевывает обратно. Дежа-вю никакая не аномалия памяти, совсем наоборот. — Беловолосый плотоядно улыбнулся, будто приготовился чем-то полакомиться. — Видите ли, жизнь каждого человека представляет собой нечто вроде мелодии. При том, что сложена она, условно говоря, из тех же универсальных семи нот, эта мелодия единственная и неповторимая. Второй такой ни у кого больше не было и не будет. Путь от рождения до смерти удобно сравнить со звуковой дорожкой на пластинке. «Здесь и сейчас» — это иголка, которая соприкасается с дорожкой в данный момент и производит звук. Он-то, собственно, и есть жизнь. Теория возникла в семидесятые годы, до всяких си-ди и эм-пи, отсюда и «пластиночная» терминология. Сейчас придумали бы какой-нибудь компьютерный термин».
«Нет-нет, звуковая дорожка — это красиво. Даже романтично».
«Главное, точно передает суть. Понимаете, очень мало кому из живущих удается доиграть свою мелодию до конца. Где-то на пути — у кого раньше, у кого позже — иголка соскакивает. Образно выражаясь, попадает на пылинку, на царапину — и привет. Музыка плывет, фальшивит, иголка начинает ходить по одному и тому же кругу. Происходит так называемый «эффект заезженной пластинки». Это значит, что жизнь не удалась. Мелодия испорчена. И Бог берет, ставит иголку сначала. Дает душе новый шанс. Второй раз, десятый, тысячный. Пока опасное место не будет благополучно пройдено и мелодия не зазвучит дальше. Там, правда, снова может случиться сбой, и всё повторится. Но шансов у каждого из нас неограниченное количество. А когда доведешь свою мелодию до финала, не сбившись и не сфальшивив, хождение по кругу закончится. И будет что-то иное. Нам не дано знать, что именно».
«Похоже на буддизм с его учением о сансаре», — заметил паралитик.
«Похоже, да не совсем. Реинкарнаций в иные существа, букашки-таракашки, не бывает. Каждый из нас все время проживает одну и ту же жизнь, до мельчайших деталей. Вы вот Екклесиаста цитировали. Он там чуть дальше грамотную вещь говорит: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Так сказано в каноническом русском тексте, но это ошибка перевода. В оригинале чуть иначе: «не останется памяти у ТОГО, КОТОРЫЙ БУДЕТ после». Единственное число. То есть у вас в
