щиты.
— С тобою милость богов наших, воевода Олег, — объявил старик. — С тобою сила богов, с тобою воля богов, с тобою мудрость богов. Отныне не найдется ни в русских пределах, ни в чужих землях силы, что сможет остановить тебя, что не склонится пред тобой и твоими богатырями. И да будет так до века!
Дождавшись, пока радостно-восторженные крики немного поутихнут, волхв повторил еще раз, но уже совсем тихо, только для Олега:
— Отныне милость богов не оставит тебя, воевода. А теперь ты можешь пойти и умыться, пока рати продолжат обряд…
Как понял Середин, вернувшись после бани, где он наскоро ополоснулся от крови, продолжением жертвоприношения была общая трапеза. Жертвенного быка ратники резали на кусочки, которые зажаривали у священных костров и с аппетитом поедали. Костры как раз опали, превратившись в груду жарких углей, так что дело двигалось быстро — от почти полутонной туши уже только косточки оставались. Олегу удалось оттяпать себе лишь пару ломтиков граммов по триста — и обряд был закончен. Внутренности быка никто трогать не стал — то ли они считались собственностью волхва, то ли воинам по обычаю ливер не полагался.
— По коням! — скомандовал Олег, последним прожевав полусырое мясо, и ратники, дожидавшиеся первой команды предводителя, дружно побежали к Сураве за лошадьми и заготовленным припасом.
Разумеется, кони стояли навьюченными и оседланными. Всё, что оставалось сделать — это затянуть подпруги и подняться в седло. Олег сунул костяную чашу в суму, Челку протянул Одинцу:
— Вот, держи. Будешь постоянно неподалеку держаться, дабы все видели, где воевода находится, а не искали по всей рати. И не вздумай упустить — это знак твоего рода, наследство предков. Потом по гроб жизни от позора не отмоешься.
— Не упущу, дядя Олег!
Мальчишка взметнулся в седло, вскинул Багряную Челку высоко над головой и с восторженным воплем вылетел за ворота, забыв даже попрощаться с матерью.
— Ты… Ты уж побереги его, — положив ладонь Середину на руку, попросила Людмила.
— Я… — прикусил губу ведун. — Я каждого беречь стану. Клянусь!
Он осторожно прикоснулся пальцами к ее щеке, но больше ничего говорить не стал — поднялся в седло, подобрал поводья заводных коней — Одинец своего мерина на радостях у амбара оставил — и выехал со двора.
Свежие кони шли ходко — вскочив на холм и промчавшись порядком натоптанной дорогой через лес, рать повернула налево и стала торить путь в сторону Селезней. Впрочем, тонкий, в две ладони, снежный покров для лошадей не был препятствием, и около полудня войско остановилось возле холодного и молчаливого селения.
Олег спешился, спустился на реку, раскидал ладонью снег. Лед открылся ровный и гладкий, с легким голубоватым оттенком. Солнечный луч, ворвавшийся в темный подводный мир, высветлил стоящую возле еле колышущихся нитей тины мелкую рыбешку, а заодно позволил прикинуть толщину холодного панциря — сантиметров десять, не меньше.
— Выдержит! — облегченно выпрямился ведун. — Захар! Вперед два дозора пусти, по пять ратников. Твои люди здешние места лучше знают. Пусть только промеж собой ближе полуста саженей не сходятся, да веревки наготове имеют. Да на торный путь, что на берегу, по которому степняки пришли, внимательней приглядывают.
По уму следовало бы пустить по дозору еще справа и слева от рати, но в лесу снег среди кустов и валежника наметается быстро. Двигаться там на рысях невозможно, а вот ноги лошадям переломать — запросто.
— Путята, Миша, Малюта, Оскол, Намест, вперед давайте, — тут же начал распоряжаться старший. — Юрята, ты с сыновьями за ними.
Олег проводил взглядом помчавшихся на разведку воинов, неспешно вернулся к коню, давая передовому отряду оторваться примерно на километр, потом махнул рукой, и конная лава, растекаясь от берега до берега, хлынула на лед.
Поначалу ведун прислушивался к реке — не хрустнет ли лед, не откроются ли трещины али промоины? Но река звенела под копытами, словно камень, и Середин постепенно успокоился: схватился Олым, нечего бояться. Течение тут не сильное, промоин быть не должно.
По обе стороны к самой воде подступал темный густой лес, и отсюда, с реки, трудно было представить, что где-то там, в чаще, причем недалеко от русла, тянется достаточно широкий тракт, чтобы по нему прошла не только конница, но и тяжелый обоз с захваченной добычей.
— Дневать не собираешься, воевода? — подъехал ближе Кожемяка, конь которого статью соответствовал хозяину — низкий, широкий как кровать, и с большим брюхом.
— Рано оголодали, — покачал головой Олег. — Столько дома на печи отъедались — несколько дней и без обеда можно пожить. Глядишь, на пару дней раньше к кочевью придем. А кому невмоготу, может мяса вяленого или пирогов в седле пожевать, для этого останавливаться не нужно.
— Однако же строг ты, воевода, — недовольно хмыкнул толстяк.
— Место у меня такое, — пожал плечами ведун. — Вот вернемся — сразу добрым стану.
— А Княжич сказывает, он за это время ратников ужо раза два бы покормил.
— Так пусть кормит, — усмехнувшись, разрешил Середин. — Но в седле. Привык там, на ладье, и поспать, и поесть, а дорога сама движется… Постой! — внезапно дошло до него. — А разве он с нами пошел?
— А как же? — в свою очередь удивился Кожемяка. — Он, как про затею услышал, первым отозвался, да и прочих слободских завел. Лихой парень.
— Только голодный сильно, — тихо ответил Олег. Всё произошло именно так, как он и ожидал — не успел барчук влиться в общие ряды, как тут же начались претензии. А с другой стороны… С другой стороны — полсотни лишних мечей. Причем мужей серьезных, опытных, к ратному делу привычных. Пусть идут, много не мало — пригодятся.
Середин дал команду на привал только в сумерках. Удобного места не искал — река большая, на всех хватит. Ратники привычно разделились на тех, кто добывает дрова, и тех, кто расседлывает лошадей. Не прошло и двадцати минут, как на берегу заполыхали два десятка костров, лед оказался усеян множеством куч из дорожных вещей, войлочными потниками и даже коврами, что дружинники клали под себя на снег, а табун из скакунов был отведен на полверсты в сторону и оставлен под присмотром десятка кшеньских охотников. Рискованно, конечно, лишать войско коней на несколько часов, да никуда не денешься: спать среди навозных куч, да еще с риском получить впотьмах копытом по голове — удовольствие ниже среднего.
Олега и Одинца взял к себе на кошт Захар. Разумеется, на равных условиях — все припасы складываются в одну копилку, из которой и варится общая каша на каждом привале. К тому времени, когда темнота окончательно опустилась на Олым, соратники уже сидели возле густого варева, щедро сдобренного салом и мясными лохмотьями. Когда котел опустел, в нем же растопили снег, вскипятили, развели мед и, напившись сыта, завернулись кто в шкуры, кто в попоны, а кто, не боясь в меховых штанах и налатнике никакого мороза, просто завалился в наметенный под берегом сугроб.
До паленого дуба рать дошла утром третьего дня. Олег повернул налево, выбираясь на пологий откос, проехал под раскидистыми ветвями и увидел впереди широкие поля — до ближайшего лесочка, что виднелся справа на взгорке, было никак не меньше десяти километров.
