– Я переверну в этом доме каждый… – негромко начал Шенги – и вдруг замолчал.
Он стоял у окна, сверху была видна ограда и часть калитки. И Шенги увидел, как калитка, которую он, войдя, запер на засов, вдруг приоткрылась.
– Кто мог выйти со двора?! – рявкнул Шенги, обращаясь к слугам.
Те молчали, вжимаясь в стену и с ужасом глядя на взметнувшуюся перед их лицами черную птичью лапу.
– Был вопрос, не было ответа! А ну!..
Набралась смелости, как ни странно, старуха-экономка:
– Это Ромашка, господин…
– Какая еще, в Бездну, Ромашка?
– Новая служанка, хозяин ее на днях купил…
Шенги бросил за окно взгляд, полный бессильной ярости. Наверняка девчонка побежала не на танцы…
– Скоро тут будет стража, – пискнул Хиави. – Уходим?
Как ни странно, в его голосе прозвучало разочарование. Видно, негодяй крепко увлекся этой идеей: утопить сообщника, раз уж самому не выплыть…
– Не уходим! – отрезал Шенги и обернулся к рабам. – Эй, неустрашимые! Вам золото в руках доводилось держать?
«Неустрашимые» ответили тупым взором семи глаз (конюх был одноглазым).
– Двадцать золотых, – веско уронил Шенги. – Двадцать золотых тому, кто до прихода стражи найдет вот такую лапу, только деревянную. Она спрятана где-то в доме.
Одно потрясение помогло справиться с другим. Рабы зашевелились. Шутка ли – двадцать золотых! Да они сами, все четверо, столько не стоили!
– Двадцать, – повторил искуситель. – Я сло– во держу. Даже если меня к удавке приговорят, я с эшафота крикну Лаурушу, чтоб за меня долги за-платил. Взламывайте замки, разбивайте сундуки, заворачивайте ковры – нет ли тайника. Погром потом валите на меня. Мол, Совиная Лапа разбушевался..
Шенги еще не закончил говорить, а здоровяк повар уже склонился над стоящим в углу сундуком, одноглазый конюх азартно потянул занавеску (вероятно, надеясь, что лапа спрятана над карнизом), а старуха кинулась к кровати и с остервенением принялась потрошить перину.
В это беспокойное время не просто было предстать пред очами правителей Гурлиана. Но Рахсан-дэр добился аудиенции… какое там «добился» – просто взял дворец штурмом! Попробовали бы его не впустить, если речь шла о жизни его драгоценной воспитанницы!
Правители приняли его вдвоем: принц Ульфест опять где-то шлялся. Возможно, не сумел вырваться из цепких ручек золотоволосой Айлы. А может, спрятался так, что даже эта дивная фея, порхая по дворцу, не сумела выследить свою жертву…
А жаль, ибо он пришел бы в восторг от представления, которое закатил в тронном зале Рахсан-дэр.
О, это было яркое зрелище! Труппа аргосмирского театра в полном составе ударилась бы в глубокий запой от невозможности залучить в свои ряды этого осанистого и темпераментного старца!
Рахсан-дэр не вошел, а ворвался в тронный зал – в развевающихся наррабанских одеждах, в звенящих браслетах, с драгоценным обручем на голове, с кривой саблей за поясом. (Саблю он только что со скандалом отстоял у распорядителя дворцовых аудиенций и начальника стражи. «Клянусь звездными письменами Гарх-то-Горха, обезоружить вельможу моего ранга – значит низвести его до уровня жалкого простолюдина! Уж лучше рубите мою честную седую голову!» В конце концов за решением было тайно послано к королю, и Зарфест приказал оставить старику саблю.)
Знатного наррабанца сопровождали двое чернокожих слуг. Едва войдя в тронный зал, они пали ниц у порога и не поднимали глаз, словно боясь, что сияние, исходящее от гурлианских владык, испепелит их.
А сам Рахсан-дэр, хоть и был донельзя взволнован известиями, полученными в доме Главы Гильдии, все же ни на шаг не отступил от ритуала. Еще в Издагмире он прочел в летописи о прибытии в гурлианскую столицу послов из своей страны – и теперь скрупулезно повторил все то, что, судя по летописи, проделал глава посольства.
Сначала старик шустро простерся перед королем, воскликнув при этом:
– Преклоняюсь пред силой и властью!
Затем пал ниц перед черным престолом, сообщив ошарашенным придворным:
– Преклоняюсь пред мудростью и опытом!
С третьим, пустым троном вышла заминка. Но бывалый царедворец Рахсан мудро рассудил про себя, что был бы трон, а наследник приложится, и растянулся перед Рассветным Престолом, прокричав:
– Преклоняюсь перед будущим, которое грядет!
Сочтя долг исполненным, вельможа поднялся на ноги и разразился страстной речью.
– Юная дева, – кричал он, бия себя в грудь, – прекрасная юная дева царственной крови, исполненная благонравия, богобоязненная, вспоенная мудростью древних ученых… Истинная дочь Светоча, зеница очей и жемчужина души своего государя-отца, да хранит его Гарх-то-Горх! Так неужели ее гордая и высокая кровь расплещется по холодным камням чужедальней земли? Неужели ее чистая и непорочная краса достанется на поругание неведомым злодеям? Неужели благородные гурлианские государи не поднимут свое доблестное войско, дабы отыскать и спасти ту, чья малейшая слезинка дороже любой из наррабанских провинций?!
Хорошо, что под золотой маской не было видно, как ошарашенно хлопал глазами Зарфест, пытаясь понять, какую царственную деву демоны занесли в эти края и почему ее непорочная краса должна достаться на поругание неведомым злодеям?
Король-отец быстрее разобрался в ситуации. Черная маска качнулась к золотой, и Эшузар шепнул сыну:
– Это он про ту чокнутую, что сбежала из Нарра-до, объявилась в Издагмире и пристроилась в ученицы к Подгорному Охотнику… ну, помнишь, нам Тагиарри писал?..
Зарфест кивнул, припоминая давнее письмо Хранителя Издагмира. А затем гурлианский государь, со свойственной ему мудростью отбросив все второстепенное, тихо изложил глубинную суть ситуации в одной краткой, емкой и неоспоримой фразе:
– Еще одно шило в мою задницу!
Унсай, вытянув босую ногу, сидел на коряге и шипел от боли: Дайру, стоя рядом на коленях, пытался соорудить для распухшей, побагровевшей стопы повязку из ровных палочек и полос материи. На полосы пошла рубаха Унсая, так что один из самых уважаемых гильдейских Охотников сейчас походил на нищего бродягу.
Неподалеку в зарослях «рыжего мшаника» хрустела ветвями Нитха: выбирала крепкий сук, чтобы сделать посох для ценного пленника.
Нургидан и Фитиль стояли по обе стороны кочки, держа мечи наготове. Они не доверяли Унсаю ни на медяк и понимали, что он только выглядит смирным. Унсай – зверь матерый.
– Скули, скули, – негромко и тяжело сказал Нургидан, когда Унсай охнул от неосторожного движения Дайру. – У меня бы ты не так заскулил. Не будь ты живым нужен для допроса, я бы тебя прямо здесь… своими руками… за учителя…
– И за матросов, что на рейде заживо сгорели, – поддержал его Дайру. – Воткнуть бы тебя башкой в эту тину…
Превозмогая боль, Унсай обернулся к Фитилю и сказал почти весело, словно два Охотника были союзниками:
– До чего кровожадные детишки нынче пошли! Мы в их возрасте такими не были!
– Вам тогда не подворачивалась такая сволочь, – объяснил ему Дайру, с треском разрывая вдоль полосу ткани.
Унсай, не обратив внимания на эту реплику, с дружеским интересом спросил бывшего напарника:
– И давно ты начал меня подозревать?
