Какие они там Сергеевские, хрен его знает, приключений себе на пятую точку лишних не надо никому. Разбираться не стали. До Москвы сто двадцать километров, у нас бабок нет, паспортов нет, прикид как у подтирки… Ну, один мужик согласился подвезти, только, говорит, одну ему подавай отыметь. Девчонки некондишн, я дала ему. Хороший такой мужик оказался, в смысле, ну, активный такой мужик… Довез нормально. Вот и весь мой анекдот про жизнь у девчонок, не думайте, что бабки легко получать,» – тут Ксюша подмигнула Игорю и принялась отвечать на вопросы, а, собственно, сколько?
Итак, не было причин доверять собственному удару: когда хаос накатывает толпой кулаков, ножичков, тяжелых тупых предметов и всерьез норовит раздробить переносицу сапожной подковкой, искусство защищать собственную плоть собственной плотью задержит его ненадолго. Но задержит все-таки. И пока медлит, покуда теряет время сила темная и беспощадная, быть может, свершится нечто, способное разрушить ее… Игорь все пытался почувствовать этот механизм, это было чертовски важно! – где-то именно здесь под нехитрым шифром скрывалось его предназначение. Нечто военное. И притом исполненное непредставимо-третичной древностью. Он сам не умел творить. Ничего, кроме порядка. Он даже не умел творить добро, помимо добра инстинктивного, которое выходит из души не спрося о директивах текущего момента, выходит, подчиняясь команде того, кто создавал души и тела людей, программировал их на весь мимолетный театр человечества; волею высокой помещенное в тело, это добро не подчиняется теловладельцу, оно – само по себе. Иногда в жизни появлялся свет, покорный той же воле – порой в мелочах, не заметных большинству на фоне мутной воды обыденности. Но Игорь видел его очень хорошо. Всякий раз его тянуло встать рядом и отстаивать, отстаивать, отстаивать ото всех угроз, а если не будет битвы, то все же постоять рядом, покуда это требуется, покуда опасность располагает хотя бы призрачным шансом. Инби – чтобы стоять в эти часы крепко. Шпана ли, нежный ли урод, еще ли какой-нибудь монстр с докторским званием, заранее не предугадаешь… Возможно, ему удастся отбиться и отбить то, что потребует обороны. Возможно, он покалечит кого-нибудь из шпаны или убьет урода – тоже неплохой вариант, даже ценой своей жизни. Единоборства учат не думать о том, чтобы сохранить свое тело целеньким и не прервать свою биографию; требуется победа, а цена за нее – та, которую спросит ситуация боя. Жизнь, так жизнь. Черт, возможно ему удастся нанести хотя бы один стоящий удар: вспоминая этот удар, они десять раз подумают перед тем, как лезть в драку в следующий раз.
Странно, как странно. Он несет свою судьбу по этому миру, воздвигая против агрессивной мерзости всех сортов крепостные стены. Он бережет себя, очень вдумчиво и очень расчетливо бережет. Но для чего? Неужто жизнь влита в это тело, как вино в простенькие мехи, или, скорее, как кипящее масло в простенький сосуд, ради того, чтобы рука великая всегда имела возможность плеснуть из этого сосуда в лицо Врага? И вся его жизнь – преддверие того единственного порядочного удара? Если так, он готов платить: за счастье недолго смотреть в глаза настоящего, серьезного неприятеля, а потом ударить его. Не пропустить его!
…Игорь долго принимал душ. Почистил зубы. Дезодорантом пользоваться не стал: Василиса отучила его от этого. Игорев запах ей нравился, ее запах приводил Игоря в состояние прочного безумия. Было в нем что-то от одуряющих ароматов цветущего луга. Вымыл волосы. Он долго не решался купить этот шампунь- плюс-дезодорант – очень дорого, невероятно дорого… Но царица даровала ему свою близость. О деньгах думать было бы неправильно; собственная нерешительность приносила неприятное ощущение. Он сам – сам! – вытягивал с такими мыслями на шесть-семь. Высушил волосы феном. Потом они будут блестеть. Приоткрыл дверь в прохладный коридор, чтобы не вспотеть, выйдя из ванны: очень тесно, с вентиляцией никогда ничего не удавалось сделать, теплый пар висел низко. Насухо вытерся пушистым полотенцем. Если бы он мог очистить свою душу, промыть внутренности и наполнить сосуды горячим сухим ветром вместо крови, то сделал бы так. Игорю все казалось, что очищения водой мало. Мир въедался в него тысячами невидимых маленьких щупалец. Они кололи, как маленькие зубки какого-нибудь микроскопического хомяка. Иногда ему казалось: вся жизнь по своему глубинному содержанию предназначена для того, чтобы даровать бесконечные мучения. Но это, конечно, неправда. Просто сегодня стоит время боев и тьмы; от него немудрено устать.
У Игоря оставалось ровно столько времени, чтобы приготовить кофе по рецепту Василисы. С корицей и взбитыми сливками. И еще с травами, названий которых он не знал. Как-то раз она принесла маленькую баночку с зеленоватым порошком и сказала, сколько и в какой момент сыпать в кофе. Пить – из очень маленькой чашечки глотками-каплями. Запивать холодной водой. Похоже на горчайшее лекарство. Царица смеялась: взбитые сливки нужны только на первые два-три раза, чтобы легче привыкалось. Он так и не привык. Василиса пила с ним заодно с ненужными сливками – по ее мнению, не следует заражать человека чувством собственного ничтожества. «Ты! Нет ничего большего, из того, что я жертвовала когда-либо мужчине ради близости с ним», – это было самое откровенное признание за все время, пока они вместе. Кофе мог поднять мертвеца из гроба. Игорь никогда не пробовал наркотики, но счел, что сходство определенно есть. После первых четырех глотков-капель счел. Василиса угадала его мысли и ответила с неожиданной строгостью: «Надеюсь, ты понимаешь, между мной и наркотиками невозможна никакая связь. Совершенно так же, как между мной и любой магией». Разумеется, Игорь не понимал. Но какой-то потаенный инстинкт подсказывал ему: да, так и есть. Бог весть, какая тут причина, но ведра на утюгах не женятся. И трагики в мультфильмах не играют. Книги несъедобны, дубы не пляшут. Василиса не может иметь ничего общего ни с наркотикам, ни с магией. Но Ее кофе должен быть необычным. Точно так же, как Ее поцелуй, например.
Поставив кофе, Игорь помолился. Потом снял турку с огня, разлил состав по наперсткам. Присел, посмотрел на часы, отчего-то принялся подсчитывать секунды. На цифре 20 услышал звонок…
Василиса улыбнулась ему и вошла. Других приветствий не полагалось. Она никогда не носила платков и шапок: «Мои волосы краше…» Волосы, светло-русые, такие длинные, что доставали до пупочка в те минуты, когда обнаженная Василиса стояла перед зеркалом, действительно, были бы краше любых шитых мехов, заведись они на царицыной голове невесть какой причудой. Но суть дела состояла, конечно же, в другом: головы, которым так идут короны, не терпят иных головных уборов. Игорь повесил на крючок ее куртку, приютив мимолетное дыхание холода и сырости. Василиса повернулась к нему, положила обе ладони на грудь и потерлась о щеку. Ее пальцы скользнули вниз и сжали руку Игоря у запястья. Прежде, в самом начале, он все пытался в такие моменты обнять, поцеловать царицу, но она раз за разом терпеливо объясняла ему, что эту красивую ласку правильно просто принимать, не пытаясь ответить. Прикосновения, из которых сложен ее узор, сильны и значат необыкновенно много. Любой ответ – уже перебор.
– Сколько я у тебя сегодня? Ты не говоришь, сколько я – один? Три? Семь?
– Ты всегда была ноль. Ты невозможна.
Ее брови взметнулись, рисуя график легкого замешательства:
– Ты никогда не говорил об этом.
– Не так уж это важно.
– Не знаю. Возможно, гораздо важнее, чем ты думаешь. Кроме того, приятно быть яблочком в твоей мишени.
– Пойдем. Твой кофе. Твое присутствие. Мое блаженство.
– О нет. Сегодня все будет иначе. Я хочу, чтобы это произошло сразу.
Нимало не интересуясь реакцией Игоря, она вошла в комнату и принялась колдовать с заколками.
Происходило нечто невероятное. Господь с ними, с холодеющими наперстками. В них ли дело! Василиса всегда была мастером выстраивать ритуалы, придавая простым словам и действиям символический смысл. Сколь много среди женщин таких мастеров! Они ткут из жизни ковры престранных церемоний; попав в обойму необходимых па подобной церемонии, жест или фраза получают заряд какой-то первобытной силы. То есть силы первоначального их значения. Мужчина не понимает, как много значит для него, обернувшись у подъезда, увидеть в окне третьего этажа улыбку и прощальное движение ладошки его любимой. Не понимает год, два… Однажды происходит ссора, в запальчивости оба говорят обидные слова, кипят гневом и почти готовы ударить. Но церемония вяжет прочно, нарушить или изменить ее волен только тот, кто создавал; и вот мужчина машинально поворачивает голову, выйдя из подъезда… Нет в окне ни улыбки, ни движения. И так больно ему, такая мука терзает его сердце, что прогреми две минуты назад слово «развод» или слово «ненавижу», и то рана была бы не столь глубока. Василисины ритуалы не прятали ловушек на будущее, но всегда бывали чрезвычайно прочны. Заведя какой-нибудь порядок, царица придерживалась его с недюжинным упорством, а Игорь следовал за ней. Ритуал кофе рассчитан был на две пары наперстков и час беседы. Василиса почти ничего не рассказывала о себе, он даже не знал где она живет, кем она
