голову. Он не встречал ее стремления, как прежде встречал губами. Он уходил, он был добычей, она – охотникам; она стремилась поймать его своим телом так, чтобы уйти было невозможно; он ускользал, ускользал, ускользал… Она играла с его телом, извлекая из него движения так, как виртуозный музыкант извлекает совершенную мелодию из своего инструмента. Он служил ее пальцам глиной. Даже его обманные уходы были ее наукой и ее беззвучным приказом. Второе безумие, осознанное и отточенное безумие, которому невесть какие сверхъестественные существа, по Божьей воле или против нее – кто знает? – научили людей, это второе безумие подкатывало к самой колыбели их слияния. Слаб и случаен прометеев подарок перед искусством отточенного безумия.
Оба кричали. Объятие вернулось на поле их сражения несокрушимым резервом.
Наконец, она совершила круговое движение, еще, еще и еще. Наступила пора, когда жар становится нестерпимым и любой июль должен переломиться под его тяжестью. Собирался ливень, плоть превращалась в сталь, из стали отливались прекрепкие оковы, оковы свивались в нерасторжимое, во взаимных оковах бился бег навстречу: глубже, глубже, как можно глубже в другого, под взаимной сталью кричало взаимное неистовство.
Пошел дождь.
Боже! Не странно ли, что такое иногда происходит? И не ужасно ли, что жизнь почти всех и почти всегда лишена такого? Шифр, наложенный на эту дверь прост, но язык, на котором он составлен, известен ничтожной капле океана мирского…
– …как ты описываешь, то она прекрасна. Более того, она – из высокорожденных, хотя, возможно, сама не подозревает об этом.
– Я знаю только, что она благородный человек. Елена Анатольевна не терпит приближения грязи.
– Мне кажется, я не столь уж плохо знаю тебя. Твои описания таковы, что можно сделать лишь один вывод… Мысль о близости с ней должна тебя волновать.
– Это так. Но…
– Дай мне еще кофе. У тебя нет причин волноваться. И уж конечно нет даже микроскопических причин перебивать меня. У нее есть ребенок?
– Дочь. Одиннадцать лет.
– Это важно. О тебе следует сказать больше: ты хотел бы супружества с нею. У вас одна порода.
– Я размышлял об этом. Есть несколько серьезных препятствий. Но в сущности, серьезное препятствие лишь одно. Ты. И я не хотел бы его исчезновения.
Василиса молчала. Слишком долго. Столь устрашающего перерыва никогда не бывало в их беседах. Игорь чувствовал: взрывается еще одна опора у того моста, который возведен между его миром и миром царицы. Одна уже оказалась разрушенной в тот миг, когда Василиса призвала его к немедленной близости.
– С сегодняшнего дня этого препятствия нет. Я должна уйти от тебя.
Он, конечно, понимал, что иначе и быть не может. Государыня стояла слишком высоко. Однажды она призвала его служить любовью. Он и помыслить не мог о подобном счастье. Он дважды в судьбе своей получил больше, чем мог рассчитывать: тот давний взгляд несостоявшейся храмовой блудницы Елены Анатольевны—пляжной, не за победы подаренный, и эта неравная близость. Древние законы делали его почти что рабом, продолжением пальцев царицы, один ее благосклонный взгляд – уже ослепительная награда. Близость с нею невероятна, немыслима; даже во времена, пребывающие чуть ли не на пике искажения, она есть снисхождение; либо государыня покинута и нет рядом никого из высоких, чтобы играть роль ближнего слуги – тогда и он, какой-нибудь храмовый страж, наверное, подойдет; либо она любит его, совершая тем самым нечто близкое к преступлению. И уж конечно она имеет право уйти, не объясняя обстоятельств, которые заставляют ее покинуть Игоря…
– Ты не спрашиваешь – почему? Я не могу объяснить тебе всех обстоятельств. Твоей вины здесь нет.
…более того, она имеет право не просить прощения. Даже не право, а в сущности, обязанность, которую налагает ее статус. Но ему нужно столько отваги, чтобы выдержать, чтобы выдержать…
– Я не спрашиваю. Ты имеешь на это право. Ты слишком высока для меня. Царица и храмовый страж.
Изумление. Смущение: Василиса краснела, краснела! Ничто не приводило ее в такое состояние. Она, даже обнажив свое тело, умела повелевать взглядом. Как будто она впервые осознала, что Игорь способен увидеть ее наготу.
– Ты понимал? Ты знал? Отчего же ты… – она замолчала, в замешательстве, не зная, как поступить. Если бы она не любила Игоря, смертью бы наказать такую насмешку!
Впрочем, даже видя метаморфозы, происходящие с ее лицом, Игорь уже не мог их анализировать. Его отваги хватило на одну-единственную фразу. Было бы лучше лучше лучше лучше лучше, когда б она ушла сейчас же. Перед ним разверзался черный провал. Он падал, падал, и горькая свобода падения наполняла его стремительным ужасом, лихим захватывающим чувством: я пропал! Он не должен был так вести себя. Это недостойно. Прежде она должна уйти… Но он не мо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-г. Он обрушивался внутрь самого себя, теряя способность слышать и думать…
– …знал, что ты храмовый страж, кто объяснил тебе? Почему ты не отвечаешь? Откуда ты знал, кто я?
Падение его не останавливалось и было сродни сумасшествию. Мужество сдалось. Какое мужество не сдалось бы? Не то время, чтобы скоро сыскать мужество, способное не сдаться в такой миг. Падал, падал…
Тогда он выходил из зала в Театре Ленкома, прямо посреди действия, шумно выходил, здесь к этому не привыкли, гневался, шикали, прямо посреди действия. «Сорри». Его добила скамеечная романтика в позапрошлых юностных воспоминаниях. Автор хотел показать нечто невероятно тонкое, он даже почувствовал какое-то движение настоящей жизни, подобно глубоководному течению незаметно определяющей многое в этом мире, но в навозе цветы не растут, все больше шампиньоны, да и не понял творец в этом движении ровным счетом ничего, кроме его силы… Игорь гневался. В фойе к нему подошла женщина с длинными русыми волосами и спросила, почему он уходит. Очень спокойно спросила, без тени осуждения. Не нравится спектакль. – Почему? – В десяти предложениях, кратко, горячо, почти что с яростью, кажется, сказал чуть больше, чем можно говорить. – Да, Вы совершенно правы – Очнулся и взглянул на нее. О! – «Пойдемте со мной», – приказала ему Василиса первый раз в их совместной судьбе. Их роль известны были с первого мгновения. Она выше, очень высоко, он ниже, странно, что с такой высоты можно было его заметить.
Падал, падал…
– …некоторые неосознанно понимают суть настоящей жизни. Понимают, не понимая. Но умеют хотя бы оценивать, а иногда кое-что осознают все-таки, например, собственную функцию, предназначение, полученное еще в материнской утробе. Может быть ты…
У него никогда больше не будет ничего подобного. Знал это, знал это, но знать – одно, а… Падал, падал!
– Встать! – кажется, он застонал.
– Встать! – он подчинился и безумие его схлынуло. Она говорила долго и, значит, любила его. Но ее любовь всегда ниже ее власти. Теперь на него смотрела царица, а не любимая.
– Выслушай то, что тебе надлежит сделать, стоя. Возможно, это приведет тебя в чувство, – так и было, пропасть исчезла, долг взял верх над хаосом эмоций.
– Нам невозможно видеться впредь. Заметив меня на улице или где-нибудь еще, ты отведешь глаза, ты не даже не повернешь головы в мою сторону. Ты женишься на Елене Анатольевне. Срок на размышления и все подготовительные действия – не более полугода. У вас должны быть дети, хотя бы один ребенок, а лучше два. Чистая кровь не должна пресечься. Ты страж? Она будет твоим храмом, ее ты будешь охранять от зла и хаоса. В этом твое предназначение. И еще одно: никаких проб. Не делай себе легко. Скорее всего, и без них близость будет правильной и красивой с высокорожденной. Но если нет, все равно, ты приобретаешь очень много: то, что она даст тебе не телом. Ты готов повиноваться?
– Да. Я сделаю все, как ты сказала.
– Выполни все в точности, – Василиса встала. Чуть помедлила. Дала душе своей одну маленькую
