их! Наверняка этот ваасмирец исходил слюной, расписывая королевскую мудрость, а твои приключения переврал! А со временем искажения станут еще значительнее. Так всегда бывает!
Илларни разволновался, глаза его яростно блестели, тонкая рука грозно рубила воздух. Орешек с детства знал это свойство старика — легко забывать о собственных невзгодах и со всем душевным пылом бросаться в ученые рассуждения. Сейчас Илларни не думал о том, как выбраться из чужого города, где он считается преступником. Его заботили куда более важные и неотложные вещи.
— Наше летописание оставляет желать лучшего! Что увидят потомки, обернувшись в прошлое? Они увидят здание с пышно разукрашенным фасадом — но без людей. То, что потомки прочтут, если вообще захотят марать руки о наши летописи, будет приглаженным, приукрашенным, упрощенным изложением бурных, запутанных, подчас кровавых и отчаянно противоречивых событий... Скажи, мой мальчик, та рукопись, что я прятал в тайнике за очагом... не нашли ее?
— Наверное, там и лежит...
— Это хорошо, надо будет ее оттуда забрать. Я изложил в ней свои взгляды на то, чему был очевидцем. Ты же знаешь, я никогда не ограничивался одной астрологией...
Орешек кивнул. Он помнил стеклянные сосуды странной формы, наполненные загадочными жидкостями и порошками (мальчику запрещено было подходить к столику с этой звенящей красотой); помнил расстеленные на полу карты далеких земель, по которым хозяин ползал, сверяя расстояния и названия чужих городов...
— Знаешь, мой мальчик, у меня иногда возникает ощущение... будто все войны, мятежи, заговоры, объединения стран в громадные государства и гибель империй, все это лишь кажется бессмысленным кипением человеческих страстей или слепой игрой случая, а на самом деле подчиняется некой системе законов, некоему сложнейшему порядку, который можно изучать, но которым нельзя управлять. Или можно? Вот это вопрос! Но как на него ответишь без подробных, достоверных сведений о прошлом? Прежние летописцы были такими же придворными блюдолизами, как нынешние... думали не о грядущих веках, а о снисходительной улыбке тогдашнего правителя... хотя этот правитель вряд ли читал их рукописи! — Илларни стал похож на ребенка, которого несправедливо обидели. — А сколько увлекательных, ярких, потрясающих воображение исторических эпизодов под пером летописцев превратилось в слащавые верноподданнические легенды! Взять хотя бы случай, когда проигрыш в «радугу» привел к тому, что Огненные Времена сменились Железными... кстати, эта история немного схожа с тем, что случилось с тобой. И кто об этом знает? Хорошо еще, Нурайна взяла на себя труд порыться в архивах Клана Дракона и восстановить подлинную картину прошлого...
Внезапно Илларни замолчал, проницательно взглянул в лицо Орешку и мягко спросил:
— Но ты не сказал, почему именно сейчас Джангилар решил вернуть меня домой? Через пять-то лет... неужели совесть заела? Или... или что-нибудь изменилось?
Орешек почувствовал себя так, словно удар в живот вышиб из него дыхание. Вот мгновение, которого он ждал и боялся! Пора объяснить своему дорогому господину, что на родине он будет подвергаться, пожалуй, не меньшей опасности, чем в Наррабане. Что старый ученый нужен государю ради тайного, недоброго знания. Что неизвестно, какими именно способами король будет вытягивать это знание из упрямого, непреклонного Илларни...
Но как бы ни обернулось дело, он, Орешек, всегда будет на стороне своего хозяина, который растил его с такой заботой и любовью. Он затем и в Наррабан поехал, чтобы в опасный миг быть рядом с Илларни. Все равно люди Джангилара разыскали бы старого астролога, так лучше этим королевским посланцем быть Орешку. Уж он-то господина никому в обиду не даст, даже королю (которому, кстати сказать, новоиспеченный Сокол еще не успел поклясться в верности)...
Но сказать он ничего не успел: позади скрипнула дверь.
— У вас калитка открыта... и никто не отзывается.
В комнату заглянула пухлая девица с остреньким носиком и круглыми, чуть навыкате глазами.
— Я Сахна-шиу, меня прислала госпожа Нурайна. С ней... произошел несчастный случай.
Мужчины встревоженно вскочили на ноги.
— За переулком Кожевников... — затараторила девица, — колодец для нечистот... решетка деревянная... сейчас там сухо, вот госпожа и не заметила, наступила на край решетки... а он возьми да подломись. Нурайна-шиу вывихнула ногу и щепками поранилась. Рядом дом моей сестры, она вдова, уехала к родичам мужа в Тхути-до, а ключ мне оставила. Вот там госпожа и дожидается.
Орешек уже пристегнул к перевязи меч.
— Я быстро... Запри калитку, господин мой, и не впускай никого, пока я не вернусь.
— Неси ее не к лекарю, а прямо сюда! Я сам посмотрю, что у бедной девочки с ногой.
— Если только вывих, я вправлю, меня Аунк учил...
— Но она ободрала ногу о решетку... если грязь попала в кровь, может быть скверно... Ну, что ты встал, горе мое, беги скорее...
Орешек и Сахна вышли за калитку. С противоположной стороны улицы ничей взгляд не проводил их: Вахра-вэш только что испекла лепешки и теперь делила их между тремя голодными перемазанными ртами.
Илларни двинулся было вслед Орешку, чтобы запереть калитку, но сказалось волнение бурного дня: ноги мягко подкосились, старик опустился на порог. Так сидел он, стараясь унять сердцебиение, смотрел на листья винограда, что в сумерках темными пятнами распластались по стене, и пытался уместить в сознании немыслимую перемену, происшедшую с его мальчиком.
Когда слабость прошла, Илларни поднялся на ноги... и тут калитка распахнулась. Во дворик шагнули трое, и старик почувствовал — сердцем, кожей, кровью, застучавшей в висках, — что само Зло вошло вместе с ними.
В ужасе Илларни метнулся в дом и поспешно заложил изнутри засов, понимая, как ненадежна эта преграда.
— Вышибить дверь! — приказал со двора страшный шипящий голос. Так могла бы говорить змея, если бы обрела дар речи.
Чинзур вжался в сухую глину забора. Он понял: смерть совсем близка... так же близка, как когда-то в винном погребе Тахизы.
И говорила смерть тем же голосом, что тогда, в погребе.
Бежать, скорее бежать...
Поздно! Кхархи-гарр уже вышли из калитки. Двое несли что-то отчаянно извивающееся, завернутое в тонкий ковер.
Третий задержался над застывшим у забора Чинзуром, крутя в пальцах тонкую веревочку с грузиками на концах.
Чинзур понял, что означает этот жест. Понял, что последние мгновения живет, дышит на этом свете. И даже не сможет вернуться сюда, пройдя сквозь Бездну: не будет у него честного огненного погребения.
Не разум, а какая-то иная сила толкнула его вытянуть вперед руку и жалобно прохныкать:
— Смилуйся... пода-ай слепому, добрый господин!
Пальцы с бечевкой замерли, затем длиннорукий коротышка повернулся и двинулся вслед за своими спутниками. До Чинзура долетело начало шипящей фразы:
— Да он слепой...
Глиняные заборы закачались вокруг, накатила тошнота, тело обмякло, как тряпичная кукла. Но и в таком беспомощном состоянии Чинзур подивился наивности Избранного. Много ли в Нарра-до слепцов- нищих, которые и впрямь ничего не видят? Да и не только в Нарра-до...
Вахра-вэш, содрогаясь, отпрянула от щели в калитке. Каким ужасом обернулась безобидная попытка заработать немного денег! На ее глазах свершилось черное дело!
Но раз пообещала — нужно держать слово... Страшно, ох как страшно выйти на улицу из своего дворика, ставшего вдруг таким мирным и безопасным! Но надо бежать, пока совсем не стемнело.
Хорошо, что трое ее мучителей, набегавшись за день, уснули вповалку на полу... какие же они милые
