а в результате исследованья настойчиво открывают во всем, что ни есть тут, одно и то же:
ничто.
МЕЖА
Слева – поле, и справа – поле, а меж ними – межа:
на меже – сивец, на меже – божьи слезки,
и отец, понуривши голову, стоит на меже с косой.
Давно уж стоит – заржавела его коса,
косовина совсем потемнела,
сквозь скошенную траву проросла молодая…
Он слышать не слышит, как громко ржет на дворе буланый и бьет копытами землю,
и видеть не видит, как сразу два месяца на небо вышли – старый и молодой.
ЛУЖИ
Ширятся нарушенья.
Меняются времена года.
Как дым, по округе ползет тревога.
В лужах млеет вода – а люди не верят воде,
в лужах играет солнце – а люди не верят солнцу,
в лужах плескаются облака – а люди не верят облакам.
Они взирают туда, куда и зайти невозможно, – вдаль.
Там, по дороге, по лужам, от лужи к луже, после дождя бегут вереницею босоногие дети, смеются, ногами трогают небо, радугу, плоты облаков и ничего не боятся.
До того это было, как выпал однажды стеклянный дождь,
до того это было, как повыступали из-под земли ножи и иголки,
до того это было, как мир стал внезапно взрослым.
* * *
Просыпаюсь и засыпаю,
а все неверен мой сон, а все неверно мое пробужденье…
А по улице туда-сюда прохаживается, точно она что-то ищет, женщина:
в плюшевом жакете, в платке ситцевом, с обломком серпа в руках…
Все на нее оглядываются,
все ей удивляются,
все хотят разузнать, кто она,
и все боятся, что и вправду узнают.
СТАРЫЙ ГОРОД
На притихших дворах, у дранки и черепицы, цветет розовая и белая сирень и осветляет своим цветеньем, своим разуменьем город, что погружается в прошлое.
Лохматый татарник толпится возле забора:
каждая лопушина – чаша,
каждая лопушина – голос,
каждая лопушина – ладонь:
думу думает снова и снова общее вече, обсуждает снова и снова зеленое вече цену жизни и цену смерти…
Покинули последние жители свои дома, свои хаты с оконцами и наличниками, и все, что имели, что наживали, что помнилось и что снилось, в переезде позабирали, переселяясь по новым углам…
Да кто-то сюда все равно возвращается неодолимо,
кто-то тут все равно, как когда-то, живет:
то вдруг зазвонит тревожно колокол,
то вдруг по брусчатке копыта зацокают,
то вдруг дитя заплачет,
то вдруг кто-то кого-то покличет, и тот отзовется…
Тут пласт на пласте, на фундаменте фундамент.
Тут свои тайны, своя преемственность, свой лад.
Тут что-то таится, что-то прячется, хоронится что-то от взглядов…
Подходит к старому городу узкоколейка.
Ходят по старому городу вооруженные патрули.
ОТТЕПЕЛЬ
Желтые фонари.
