Осмелев от такой его реакции, я перешел границы приличия и сыграл солидный кусок из первого акта «Тоски» в собственном переложении для фортепиано.
Детки начали ерзать. Как маньяк я продолжал играть, будучи счастлив иметь знающую (как я думал) и внимательную (как мне мечталось) аудиторию. В Карнеги Холле, частым (хоть и скептическим) посетителем которого ваш покорный слуга является, всегда есть в аудитории какая-то часть (скажем, десятая от общего числа), которая своим утонченным интересом держит всех остальных, полу-скучающих, в узде. С другой стороны, десятая часть аудитории Карнеги Холла — это несколько дюжин душ, знаете ли — вполне достаточно для создания атмосферы. А тут у меня был только один слушатель, слушавший внимательно и искренне, плюс какие-то невнятные силовые поля, исходящие от Вдовы Уолш. Через сорок минут после начала концерта, в середине каденции, Мелисса встала, сказала, что ей нужно идти, и исчезла. Раздосадованный, я закончил пьесу как мог и поднялся со скамейки. Я тут же снова сел. Ноги отказывались меня держать.
Алекс с чувством облегчения извинился и вышел.
Вдова Уолш тоже вышла из комнаты, сказав, что ей нужно поговорить с Мелиссой.
Уайтфилд поднялся и подошел к роялю. Он сказал, что он впечатлен, а только имеет место проблема, увы — у данного исполнителя есть склонность коллапсировать под давлением. Внезапно глаза его показались мне недобрыми. Он вытащил сигару. Он сказал, что хотел бы рекомендовать меня нескольким людям, но сначала мы должны быть уверены, что я не начну разваливаться на составные при малейшей неувязке. У меня отвисла челюсть. Он сказал, Извините меня, и вышел.
Я был один, сидел у рояля, не зная, что мне теперь следует делать. Ждать? Идти искать жителей этого дома? Сыграть польку? Уйти?
Я решил подождать. Встав и пройдя, покачиваясь, до середины комнаты, я ощутил странное головокружение. Следовало что-то найти, на что можно было бы опереться. Справа, у ближайшей ко мне стены, виднелся большой камин с мраморной полкой. Я направился к нему на дрожащих ногах и почувствовал, что сознание гладко, ненавязчиво уходит. Я сделал усилие, чтобы двигаться быстрее. Последнее, что я помню до того, как я потерял сознание — отчетливое понимание, что никакими усилиями мне не удержать голову в нормальном положении — мой нахмуренный лоб поплыл вперед, и чуть вниз, на встречу с каминной полкой.
Когда я пришел в себя, я все еще был один в комнате, лежал на полу, на спине, перед камином. Я с трудом поднялся, положил руку на полку, посмотрел и послушал, как бабочки сверкают крыльями в голове, напевая фальцетом какие-то арии. Я заставил себя пройти к двери, навигировал через прихожую, и долго возился с замками. В конце концов мне удалось открыть входную дверь, и я оказался на крыльце. Почти сразу после этого свет фар мазнул мне по лицу, скрипнули тормоза, открылась с пассажирской стороны дверь, и голос Джульена позвал из чрева Ройса, веля мне лезть внутрь.
Я залез. И мы отбыли. Джульен повернул на поперечную улицу и спросил, как у меня дела. Я сказал ему, [непеч. ], я провалился. Он сказал — Вот и хорошо, ты не создан для того, чтобы служить буржуазии. Или что-то в этом роде. Иногда трудно сказать, шутит он или нет. И у него страсть к архаизмам.
Мы поймали зеленую волну — высчитанную серию светофоров, меняющих алый цвет на цвет тропической травы в момент нашего к ним приближения — до самого Ист Вилледжа. Джульену пришлось несколько раз поменять полосу в легкой пробке в районе Сейнт-Маркс Плейс, а затем он повернул на Хаустон. Через несколько минут мы были в СоХо, в высоких зданиях и узких переулках, со счастливо выглядящей смешанной толпой. Богемная атмосфера, созданная в этом районе художниками, с тех пор переехавшими в другие районы, с гораздо худшей репутацией, до сих пор держится в СоХо несмотря на астрономические цены на квартиры, чрезмерное количество корпорационных магазинов одежды, и богатых мещан, населяющих ныне район.
Мы много выпили в тот вечер. Кредитная компания недавно выслала Джульену карточку. Им не следовало этого делать, и в следующий раз они будут думать, прежде чем карточки высылать. Рыжий рифмоплет заказывал еще и еще. Несколько раз мы меняли бар, внося вклад в поддержание старой доброй американской традиции мобильности, нашей национальной привычке не оставаться долгое время в одном и том же месте. В конце концов мы оказались в одном модном заведении, излюбленном месте перезревших и бессовестно богатых представителей псевдо-богемы. В четыре утра двери заведения заперли. Все посетители продолжали как ни в чем не бывало пить, естественно. На Джульена и на меня навалились две очень хорошо сохранившиеся черные женщины, за сорок, искатели приключений. Никакие дополнительные приключения мне были в ту ночь не нужны. Однако против Джульена не попрешь, а он вбил себе в голову, что нам необходимо перенести место веселия неудержимого через реку, в Джерзи, и заняться обменов секс-партнеров в каком-нибудь пыльном, мышами наполненном мотеле с грязными окнами и плохо работающими кранами. Женщины, вроде бы, отнеслись и этой идее с симпатией. После длительных поисков мы все-таки нашли Ройс Джульена — в двух кварталах от того места, где мы его оставили — вроде бы. Так нам помнилось, обоим. Мы решили об этом не думать — оба слишком устали для рациональных умозаключений. Мы решили, что должны радоваться, что вообще его нашли. В какой-то момент я подумал, а вдруг это какой-то другой Ройс, и попытался вспомнить, сколько лет нынче дают за угон машины, достойной угона — но мотор уже гудел себе тихо, а женщина по имени Клара (думаю, что Клара, не уверен) — протянула с заднего сидения руку, схватила меня за лацкан, и втащила внутрь, усадив рядом с собой.
Не знаю, почему Джульен не проехал мимо Холланд Тоннеля, и как ему вообще удалось править в нужном направлении — его дама делала с ним все время какие-то штуки. Моя дама, более скромная, чем ее подруга, решила, что сперва нужно целоваться. Шишка у меня на лбу болела дико.
В Джерзи, индустриальный ландшафт всех почему-то слегка утихомирил. Дамы наши сделались вдруг задумчивые и отстраненные. Джульен нашел путь к Кеннеди Бульвару, возможно по звездам, и заехал в первый же мотель, который он увидел справа по ходу. Он вышел из машины, чтобы нанести визит в контору отеля и получить ключ с номерком, после чего он сказал, не очень благожелательным тоном, чтобы все мы двигались.
Как и ожидалось, номер пах дешевыми моющими средствами, пылью и мышами. Наличествовали две кровати. Клара сказала, что ей нужно в душ. Джульен и его дама не стали терять времени. Я включил телевизор и внезапно мне стало плохо. Мне едва хватило времени, чтобы распахнуть фанерную дверь наружу. Рука Джульена поймала меня, придержав поперек груди — как раз в тот момент, когда я собрался упасть мордой в собственную блевотину. После этого я выключился.
Последовали несколько очень увлекательных видений, а затем было ощущение холодной, свежей родниковой воды на лбу и щеках. Я открыл глаза. Джульен склонился надо мной, говоря нервно — Вставайте, узники старваций… Вставайте, пленники труда…
Я посмотрел вверх и увидел бутылку с холодной свежей родниковой водой надо мной.
От дам не осталось следа. Я помылся, чувствуя себя несчастным. Голова кружилась. Начинался рассвет. Сделав умственное усилие, я спросил, что сталось с девочками. Джульен объяснил что-то насчет взятия такси после того, как одна из девочек вспомнила, что дома плачут дети.
Я говорю — Я серьезно спрашиваю.
Он говорит — Почувствуешь ли ты себя счастливым если я скажу тебе, что я перерезал им обеим горло и закопал их под Пуласки Скайуэй в двух милях отсюда?
Я говорю — Нет.
Он говорит — Тогда я не буду тебе этого говорить.
Он схватил свой пиджак и кинул мне мой.
На пути к тоннелю я спросил, Слушай, Джульен, а зачем ты начал писать стихи?
Некоторое время он молчал. В конце концов он объяснил мне все. Он сказал, что он не очень уверен, но основная идея была и есть — оставить след. Он пытался получить диплом по физике, именно в этой связи. Он рассчитывал взорвать планету, как только он откроет нужное для такой акции средство. Но вскоре он сообразил, что уничтожение планеты оставит след, который никто не увидит, и которым никто не сможет полюбоваться, за исключением Создателя, которому такие вещи, судя по всему, не по вкусу. Поэтому он решил, что сделает что-нибудь хорошее для всех этих сволочей, называющих себя человечеством, чтобы, типа, добавить им в жизнь света… украсить их бессмысленное существование хорошим страстным стихом.
