«Спасибо вам за то, что вы прислали вашу пьесу к Фестивалю Новых Пьес Магелланова Проекта. Сожалеем, но мы не можем поставить вашу пьесу в данное время. Пожалуйста держите нас в курсе относительно дальнейших ваших работ, или представлений ваших пьес, если таковые где-то проходят. Еще раз спасибо. Удачи вам. Искренне, Эрик Джермейн [второе письмо было подписано — Джоанн Соммерз], Помощник Художественного Руководителя.»
У Дебби была копия этой пьесы, но Джульен больше не рассматривал Дебби, как своего агента.
Следующее, третье, письмо было из агентства Дебби, и его это удивило. Он вскрыл конверт и прочел депешу два раза, потягивая бордо. Писано было одним из коллег Дебби, человеком, который, очевидно, имел на нее виды.
«Ах, простите нас всех, что не бросаем все свои дела и не славим Джульена»,
писал этот парень.
«У меня нет времени на мастурбационные изыски дилетанта. У большинства людей нет в жизни времени даже на то, что им нравится, а ваши писания не нравятся никому, я уверен. У меня нет времени, которое я мог бы потратить на человека, хамски ругающего девушку с доброй душой, потратившую часть своего весьма ценного времени на чтение опуса, написанного любителем. И еще меньше времени я хотел бы потратить, дабы выразить сочувствие человеку с манией величия, человеку, который не предлагает окружающим ничего, кроме презрения, человеку, чье существование посвящено, не Искусству, но зависти и злобе. Работа для вас — ничто. Вы заботитесь только о наградах, которыми, как вам кажется, вас обделили.
Протекция всегда существовала в искусстве. Будь это патронаж Медичи или Издательского Дома, Инк — значения не имеет. Если вы желаете, чтобы за вашу работу вам платили, извольте производить то, что требуется. Издатели, агенты, цензура, невежество публики! С чем только не приходится художнику бороться!… Но, конечно, дефекты произведенного тут не причем, не так ли? Претенциозный диалог, ужасный ритм, плохая структура?
Уверен, что какая-то степень эгоизма и еще бульшая степень самоуверенности нужна любому художнику, но ваша тщеславность переходит все границы. Ваше презрение и нетерпимость к тем, кто добился успеха там, где вы провалились — бесконечны, и течет из всех ваших пор, и окрашивает все, что вы производите. У меня больше уважения к поденщику, девочке-подростку-старлетке, автору биографий, чем к вам. Они производят то, что требуется. Степень надменности, позволяющая вам думать, что вы — исключение, чудовищна. Наглость, позволяющая вам считать, что другие должны вам в этом помогать, невероятна.
Вы говорите, что работаете много и на совесть. Вы ждете, что мы все будем боготворить малейшие ваши усилия, самые незначительные результаты. Как именно вы проводите свое время — это ваше личное дело. Ваши хобби — вашими и останутся. Но ожидать, что весь мир распахнет вам свои объятия потому, что вы утверждаете, что превосходите остальных — глупо. Утверждать, что результаты вашей работы лучше, чем результаты работы всех остальных, или даже просто многих — абсурдно.
Основную свою работу не бросили еще?»
Юджин счастливо любил и зарабатывал на жизнь, играя на рояле. Венский Фестиваль и все такое.
Джульен решил, поразмыслив, что с него хватит. По крайней мере на ближайшее время.
Он сунул какую-то одежду и нижнее белье в рюкзак, допил вино, включил автоответчик, нашел, порывшись, паспорт, и вышел из дома.
Терминал был полон орущих детей, которых сопровождали не очень обращающие на них внимание взрослые в колоритных одеждах, похожих на старомодные пижамы. Регистрация заняла некоторое время. Джульен хмуро смотрел на стюардессу, которая продолжала ему улыбаться, вешая бирку на рюкзак и проверяя паспорт.
Совершал ли он ошибку? Может быть.
Нужно было еще выпить, но в баре нельзя было курить. Джульен потратил то, что считал последним своим часом в стране, в которой родился, на созерцание желтых такси и черных лимузинов, подбирающих пассажиров на стоянке. Он завел разговор с диспетчером, болтал с ним несколько минут, а затем намеренно оскорбил его и вернулся в терминал. Это был тот же диспетчер, который в свое время пытался устроить Юджину разнос. С посадочным талоном в руке, рюкзак через плечо, Джульен подошел к калитке компании Люфтанза за десять минут до отлета. Приятной наружности стюардесса проверила талон. Забрав талон, он потрепал ее рассеянно по щеке и ушел ко входу в самолет. На какое-то время она потеряла дар речи, оторопела и пропустила следующих трех пассажиров не проверяя их талоны и паспорта. Один из них был, кстати говоря, профессиональный террорист. Но документы у него были в порядке, и вообще у него был выходной день.
Джульен решил, что напьется. Это легче в деловом классе, но и простому пролетарию можно неплохо устроиться в самолете, если подружиться с экипажем. Джульен обменялся двусмысленными шутками со стюардессой, ответственной за его секцию. После этого коньяк ему подносили без всяких просьб. Самолет летел себе через ревущую Атлантику, большинство остальных путешественников спало под синтетическими одеялами — спасибо современной авиационной индустрии. Джульен продолжал пить и оставался трезвым. Он попытался сконцентрироваться на фильме, который показывали в туристкой секции, но он видел этот фильм раньше, и он ему ужасно не понравился.
У него не было даже ее фотографии. Он смутно помнил ее черты. Это не имело значения. Она была единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Он любил ее сейчас. И он желал видеть, примет ли она его. А если нет — он поселится где-нибудь в Европе, может в Германии, а может в Париже, и будет зарабатывать на жизнь какой-нибудь бессмысленностью — чем там заняты обычно американские репатрианты в Европе — минимальная зарплата, смешные рабочие условия — и так далее. Снимет комнату. У него был договор с механиком в Нью-Йорке. Он звонит механику, и механик продает Ройс и берет себе половину, а вторую половину высылает Джульену, или же, как вариант, Джульен приезжает обратно в Нью-Йорк и сворачивает механику его [непеч. ] шею.
Она была маленькая немецкая женщина, темноволосая и пухлая. У нее были веснушки и ямочки на щеках, и широкая кость. А волосы она стригла коротко. А глаза были зеленые. Она вполне сошла бы за уроженку Огайо или Флориды — любовь Джульена, родившаяся в Мюнхене, воспитанная в Берлине, и живущая ныне в Мюнстерланде, жена магната. Она плохо говорила по-английски, а понимала еще хуже. То, что Джульен великий поэт она приняла на веру. Впрочем, как заметила Дебби — чтение поэзии не является больше обязательным ни для кого, так что все это вообще не имело значения. Он любил, и собирался стучаться в дверь, и чтобы она ему открыла, и тогда он ей скажет — «Я хочу быть с тобой всегда» — всего и делов.
На подходе к европейскому берегу самолет начало кидать. Пилот совершил плавный поворот на инструментах. Они перелетели Ирландию, махнули через Ла-Манш, и направились прямиком в Мюнхен.
Когда они приземлились, на дворе было позднее утро. Накрапывал дождь. Несмотря на знаменитую немецкую эффективность, поезд опоздал. Джульен подумал, что нужно было взять машину напрокат.
Город Мюнстер является древним католическим форпостом, и население его исторически ненавидят остальные немцы. Есть несколько готических церквей, две площади с ресторанами по периметру, два трамвая, еда низкого качества, приемлемый кофе. Оперный театр отсутствует. Местные дружелюбны.
Джульен снял номер в мотеле на отшибе, плотно позавтракал в немецком стиле, принял душ, надел лучшую свою рубашку и лучшие джинсы и вышел на поиски особняка, в котором жила его любовь. Он помнил фотографию, которую она однажды ему показала: небольшая церковь неподалеку, с необычным белым шпилем — очень хороший ориентир.
Когда ты отчаянно влюблен, каждое незначительное препятствие становится трагедией.
