„Серые“, работающие в Диортаме, зачастую закодированы специальными кодами на подержание безопасности организации. Например, оператор дозирующей установки в случае приказа на изменение режимов подачи препарата, закодирован на отправку сообщения: вначале в Москву, а затем — оперативному дежурному филиала. И он этот код выполнит, даже при угрозе жизни. Электрик может и не знать, что делают в этой организации. Объяснили ему, например, что это служба информационной безопасности при УВД, да и всё тут. Но он может быть прикреплён к определённым сотрудникам, с которыми общается. И в случае выполнения ими каких-либо действий, которые можно оценить как злой умысел или выполнение кодовой команды, он может сделать что угодно, от звонка по сотовому в Москву, до устранения такого сотрудника.
Косик ещё рассказал, что все сотрудники Диортама периодически проходят проверку на содержание триколитрона и дополнительно, для подстраховки, на признаки кодирования. А проводят эти тесты сотрудники специального подразделения, два из которых „чистые“, а два — „серые“. Но не просто „серые“, а знающие об этом, равно как и обо всей работе Диортама. Сделано это специально. „Чистые“, по сути, беззащитны перед тайным „подсаживанием“ на препарат и последующим кодированием. Несмотря на тщательно прописанные процедуры проверки, теоретически их можно закодировать так, что они будут выдавать все нормальные результаты и отправлять правильные ежедневные отчёты в Москву. „Серые“ же спецы закодированы от любого вмешательства в процедуры проверки. При попытке узнать у них коды или заставить что-то изменить, они, в зависимости от ситуации, запрограммированы на различные способы противодействия: от сообщения об этом куда следует, до самоубийства. Отдельно продумано их противодействие в случае попытки получения информации с помощью кодирования, с физического воздействия и так далее.
Что и говорить, Бориса расстроили эти подробности. В глубине души он надеялся, что Косик поддержит идею и добавит немного реалистичности его безумным планам. Но аргументы товарища не оставили никакой надежды. Он решил, что вряд ли сможет сейчас что-либо придумать, и с этими мыслями отправился домой.
Работал в это время Борис там же, где и раньше. В той же бригаде, правда, без напарника-люкового. Отношение его к работе сильно изменилось, он уже давно думал о ней, как о чём-то не очень важном. На все производственные проблемы смотрел с долей иронии. Нельзя сказать, что он стал работать хуже. Но самоотверженности и „боления душой“ — точно поубавилось. Видимо, это была нормальная реакция на отсутствие триколитрона в организме. К сожалению, людей, у которых можно было спросить, как было „до того“, осталось не так много. А те, что остались, вряд ли поняли бы его вопрос.
Уже больше месяца прошло, как Люда уехала в отпуск. Боря несколько раз звонил ей. Она ему жаловалась на скуку и жару, рассказывала, что родители решили вскоре возвращаться в Таганрог. Но как бы Боря ни скучал без девушки, новые события, разворачивавшиеся при его участии, не давали расслабиться. Он был готов действовать.
Прошло ещё несколько рабочих дней. Был как раз конец крайней смены. В ожидании клети народ сидел на базе в депо, пил чай и травил байки. Миша Пешеля, только что вернувшийся из отпуска, рассказывал о том, какие приключения пережил, когда двое суток сидел в аэропорту. Борис вполуха слушал о том, как Мише запретили при посадке взять с собой канистру вина. Пока скандалил, объявили о задержке рейса, и он на радостях распил канистру с несколькими своими знакомыми прямо у стоек регистрации. Друзья рисковали быть снятыми с рейса, так как к моменту посадки уже не держались на ногах. Но судьба у нас, как известно, часто благоволит пьяницам и дуракам. С массой приключений, но всё же они благополучно долетели до Морильска.
Боря подумал, что ничего с момента его „прозрения“ не изменилось. У людей свои радости, свои мелкие проблемы, и, возможно, они счастливы в своих банальных мирках. Постепенно разговор перешёл на произошедшую недавно аварию. Поскольку в смене появилось два новых человека, которые аварию не застали, бригадные балагуры начали в подробностях описывать все события.
— Представляешь, — рассказывал сиплым голосом парадоксально взбодрившийся и посвежевший после аварии Никифор, — если бы не Афанасьич с двадцатого участка, все бы мы тут загнулись! Оказывается, как только началась эта хе*ня, он побежал и отрегулировал сточные канавки, чтобы вода текла на самый нижний четырёхсотый горизонт, и там скапливалась на новых выработках. Иначе мы бы тут все утонули-нах!
Борис хотел вставить своё мнение, но его опередил Паша:
— Прям! Так уж и утонули. Так, поплавали бы немного. А вот начальству бы точно мало не показалось. Помните, что было на „Апрельском“? После того, как там затопило насосные, его запустить не могли дольше, чем нас. Мужик сделал начальству подарок миллионов на десять американских енотов…
Бориса, который внимательно слушал разговор, словно подбросило. Он взволнованно встал и вышел на прохладу выработки. „Ведь даже большую систему можно вывести из строя, если определить её уязвимую точку, — думал он. — Вот как надо действовать! Вместо какой-нибудь глобальной акции надо разработать систему небольших согласованных действий, которые расшатают и отвлекут Диортам, а ещё позволят довести до людей правду“.
Осталось только решить, какими будут эти действия.
Глава 18
Работа кипела. Геннадию Ивановичу Андрей поручил допросы начальников участков. Тот предложил, если ничего не проясниться, впоследствии расширить перечень допрашиваемых, включив участковых мастеров. Таким образом, работу разбили на несколько этапов: в первую очередь допрашивают начальников подземных участков, затем мастеров этих же участков и, наконец, начальников и мастеров участков поверхности.
Олег был недоволен тем, что его идею реализует другой. Но приученный к субординации за годы службы в Диортаме, он спокойно продолжал отрабатывать прежние версии. Андрею тоже скучать не приходилось: обязанности второго зама накладывали массу обязанностей, да и с отделом „А“ было не всё просто. Коля, как назло, уехал в отпуск, вместо него оставили Диму Фокина, совсем молодого парня, пришедшего недавно после милицейского училища, и, мягко говоря, в их деле не шарившем.
Андрей испытывал неловкость оттого, что дела движутся крайне вяло, но никак на это повлиять не мог — мероприятия были разработаны, одобрены и исполнялись. И сделать что-то сверх того было нельзя. Он выкраивал свободные минуты и уезжал на „Хараелахский“, где, по сути, решалась его дальнейшая карьера. Там он просматривал материалы допросов (что с тем же успехом мог делать и у себя в кабинете), помогал, чем мог, обеим следственным группам и бесился от невозможности что-то ускорить. Ему очень хотелось проявить себя в этом деле. Тогда при успешном развитии ситуации у него были бы шансы со временем перевестись в одно из московских подразделений.
Геннадий Иванович, производивший на Андрея всё более благоприятное впечатление, говорил, что эта нетерпеливость — совершенно нормальное состояние для новичков в следственной работе, и не стоит переживать. Наживка заброшена, и остаётся только ждать поклёвки. За работу, порученную Геннадию Ивановичу, волноваться не приходилось. Он обладал огромной работоспособностью, умел выжимать из допрашиваемых всю необходимую информацию. Андрей не раз был свидетелем того, как получив незначительную зацепку в ответе на стандартный вопрос, Геннадий Иванович моментально перестраивал план допроса и раскручивал всю ниточку. В итоге оказывалось, что практически каждый начальник знал что-либо интересное. Геннадий Иванович в ходе допроса сразу формировал новые гипотезы и определял новых подозреваемых. Так что, хотя работа в таком стиле шла довольно медленно, появлялась надежда, что ПГ всё же удастся найти.
Отношения с Верочкой оставались довольно напряжёнными. Уже два раза звонила из Москвы её мама и настойчиво интересовалась причинами откладывания отпуска. Ну что ей мог сказать Андрей? Конечно, ничего не мог! Приходилось нести дежурную чушь, что маму, конечно, не устраивало, и она отвечала ему прозрачными намёками о несоответствии их семейного уклада добрым традициям дома
