Что он хотел сказать этой фразой? Был ли это комплимент Алексею, его имени и знаниям? Или, скорее всего, это был намек на то, что эта работа должна 'выручить' Алексея, должна помочь ему вернуть утраченное положение? И он, Терехов, всегда пойдет навстречу _товарищу_, коллеге, который в _беде_...
'Если это так, то это глупо, - подумал Алексей. - А в общем наплевать, какие у него там сложные дипломатические соображения'.
Алексей протянул Терехову короткую докладную записку, план и смету. Тот прочитал и опять картинно выгнул бровь.
- Н-да. С запросом.
- Без запроса, - сказал Алексей. - А вы хотите за копейку канарейку, чтобы басом пела.
Терехов поднял глаза на Алексея, усмехнулся.
- С запросом. Но я согласен. Сделаем.
И поставил свою подпись на документе.
Этой быстротой решения он понравился Алексею. 'Все-таки молодец, другой бы канителился'.
- Но, - сказал Терехов, - реконструкцию проведем, когда установка станет на ремонт. Выделять специальное время мы не можем.
Алексей понимал, что реконструкцию придется проводить в сложных условиях. Сроки определять будет не он, а завод. Об этом и сказал Терехов. Он предложил всем участникам реконструкции собраться, обсудить с главным механиком детали и все окончательно решить. Но все было решено сегодня.
Через пять дней Алексею предстояло выехать в Куйбышев заказывать оборудование.
13
Поздно вечером, придя в гостиницу, Алексей принял душ, взял газеты и лег на диван ждать телефонного звонка. Они с Тасей разговаривали почти каждый вечер. Тася просила ей не звонить, боясь тревожить отца, и старалась звонить сама. Если Алексей знал, что звонка не будет, он все равно ждал.
Плечи, руки, лицо Алексея горели, после того как он весь день лазил по установке. Он кашлял, наглотавшись катализаторной пыли.
И все равно он делал сейчас работу, которую любил, и, если бы Тася была с ним, он чувствовал бы себя самым счастливым человеком. Но Таси не было.
Дежурная, вернее было бы назвать ее хозяйкой гостиницы, принесла Алексею графин домашнего квасу. Поставила-графин на письменный стол и остановилась в дверях - странное, печальное существо с круглыми совиными глазами и прямыми, светлыми, как солома, волосами, висящими по плечам, в синем халате с белым кружевным воротничком.
- Вы никогда не спите. А я так сплю беспощадно, особенно после купания.
- Не надо много спать, Клавдия Ивановна. Жизнь проспать можно.
- Я уже не думаю жить семейно. Некоторые так легко за жизнь берутся. А я нет. Алексей Кондратьевич, какое же это счастье? Как бы его увидеть? Вот над чем я думаю и думаю.
Тусклые, печальные глаза смотрели на Алексея детски вопросительно и серьезно.
- Я понимаю, какой вы человек. Вот у вас возраст еще не уклонный, не после пятидесяти, а вы к людям расположены, хотя бы ко мне. У меня и муж такой человек был. А как умирал уже, говорит: 'Ты сядь, Клава, поешь, а то ты истомилась со мной'.
Крупные слезы капнули у нее из глаз. Алексей встал с дивана, подошел к ней.
- Что о старом плакать, Клавдия Ивановна? Помнить надо, а плакать не надо.
- Это была такая боль несосветимая. Я часто вспоминаю свою жизнь.
- Бросьте, Клавдия Ивановна, зря расстроились. Чудачка вы.
- Нет, Алексей Кондратьевич, не зря. Так надо. А чудачка я, это верно.
Вдруг она, видно вспомнив, что находится при исполнении служебных обязанностей, заторопилась.
- Один раз вы отдохнуть захотели, а я вам не даю. Спите спокойненько. А то крекинг вас замучил. Все вы там записываете. Минуты, полминуты. Отдохнуть обязательно необходимо.
Голос Клавдии Ивановны опять дрогнул, и она убежала, размахивая полами синего халата, несчастное, одинокое, маленькое пугало с сердцем, полным добра и надежды.
Алексей заснул, но, казалось, и во сне ждал звонка Таси.
Звонка в этот вечер не было.
Каждый раз по телефону Тася была другой. То спокойная, то деловая, то смущенная и далекая, отвыкшая. Осторожные медленные слова, подумает, вздохнет, что-то спросит, помолчит. Алексей прощался, вешал трубку, через полчаса опять заказывал Москву, чтобы услышать радостный возглас: 'Как хорошо, что ты позвонил! А то я расстраивалась, мне казалось, что мы как-то не так поговорили'.
Все было так и не так.
Алексей писал: '...Все будет хорошо. Приезжай. Не тревожься ни о чем, не сомневайся, доверься мне. Впрочем, не буду тебя уговаривать, решай сама. Я-то решил. Знаешь, я пришел к грустному выводу, что от тебя нельзя отойти ни на шаг, отойдешь, ты сразу забываешь. Ты такой человек, ненадежный. У тебя отсутствует чувство географии. Ты носишь центр мира за собою. Ты, наверное, не представляешь себе, что есть на свете еще город, кроме того, где ты живешь. Еще улица, кроме той, по которой ты ходишь. И там ходит как сумасшедший человек, который любит тебя. Да, для меня центр мира - всегда ты, где бы ты ни была'.
Тася писала: 'Сегодня я была на Арбате, пошла переулком, где мы старика со скрипкой встретили. В скверике те же гуляли собаки. Все по-прежнему, только тебя нет. Центр мира потерялся, он там, где повышают производительность установок каталитического крекинга. Если папе будет лучше, я, может быть, приеду. Мне надо проверить одну вещь...
...Вчера приезжала Лена с двумя врачами. Они смотрели папу. Лена обещала достать венгерское лекарство. И папе сразу стало лучше от этих забот. Он говорит, что раз ему не дают умереть, то он не умрет, хотя бы из вежливости. Спасибо Лене. Я бы хотела быть на нее похожей'.
Алексей был благодарен сестре. Она умела, когда надо, действовать' без лишних слов. При всей своей любви к лишним словам.
'Скучаю без тебя', 'Жду тебя' - телеграфировал Алексей Тасе и представлял себе, как звонит почтальон в дверь дома на Таганке, как она бежит к дверям, принимает телеграмму. Улыбается, знает, что телеграмма от него. И читает, что сегодня, два часа назад, он так же скучал, думал о ней, звал к себе.
Письма, телефонные, разговоры, телеграммы. 'Я использую все современные средства связи, - думал Алексей. - Неужели не поможет? А ну-ка пойду еще отобью телеграммку-молнию, последнее, что осталось в моем распоряжении'.
Телеграфистка протянула ему бланк и улыбнулась, как знакомому.
'Когда влюблен мальчик восемнадцати лет, это естественно и превосходно, - подумал Алексей, - но в моем возрасте надо остерегаться быть смешным'. Ему казалось, что все знакомые, какие только есть, включая работников цеха Рыжова, должны видеть, что он влюблен. Недаром девушка, передавая ему бланки, всякий раз посмеивается. Лидия Сергеевна спросила как-то: 'А свадьба когда?'
Люди располагают на редкость малым запасом слов. Вот 'свадьба', 'невеста'...
Он писал Тасе: '...Ты моя невеста, моя любовь, мое все на этом свете. Завидую сейчас только поэтам, они могут писать стихи. А я не могу найти слов, чтобы выразить тебе...'
Приехать Тася не могла. Он понимал, что торопит Тасю, и не мог иначе. Надо было научиться ждать. Ей надо было 'проверить одну вещь'. Но у него-то все было проверено. Иногда Алексею казалось, что на улице он видит ее. Сердце начинало колотиться. Потом он называл себя идиотом, ведь она была в Москве, вчера разговаривал с нею по телефону. Сегодня опять будет говорить с нею, услышит, как она дышит у трубки, смеется. Господи, как приятно быть идиотом!
И вот она сказала: 'Между прочим, завтра вечером я выезжаю к тебе, вагон номер семь'. - 'Так не шутят, - сказал Алексей. - Неужели это правда?' - 'Правда! - смеялась Тася на другом конце провода. - Я не шучу. Почему ты молчишь?'
Он молчал, замер у трубки. Ведь не мог он сказать ей, что уезжает в Куйбышев вечером того дня, когда она приезжает. Это было невозможно!
- Я рад, счастлив. Благодарен тебе, - глухо сказал Алексей, безгранично благодарен. Не знаю, как дождаться.
