{141} броненосная эскадра была равносильной японской, но состояла из судов разных систем; минные же и крейсерские суда уступали японским и в количестве, и в качестве.
Очень плохо обстояло знакомство наше с качествами и духом японской армии. До 1895 г. ни русская военная литература, ни служебные органы не обращали на нее никакого внимания. Только с тех пор, и в особенности с 1901 года, это внимание усилилось.
Причем почти единственным источником, из которого мы, офицеры генерального штаба, могли черпать сведения об японской армии, был 'не подлежавший оглашению' 'Сборник материалов по Азии'. Сведения поступали очень противоречивые: от предостерегающих и лестных отзывов об японской армии до уничижительной оценки военного агента, полковника Ванновского, который считал вооруженные силы Японии блефом, а армию ее опереточной. Ту армию, о которой ген. Куропаткин после первых боев доносил государю: 'Мы имеем дело с весьма серьезным противником, отлично подготовленным, обладающим обширными и самыми усовершенствованными силами и средствами, многочисленным, весьма храбрым и отлично руководимым'.
Не взирая на недооценку японской вооруженной силы, план войны, принятый генералом Куропаткиным еще в 1901 году, в бытность его военным министром, отличался чрезвычайной осторожностью: прочное обеспечение Владивостока и Порт-Артура, сосредоточение главных сил в районе Мукден-Ляоян-Хайчен, постепенное отступление к Харбину, пока не соберутся превосходные силы. Этот априорный план тяжелым грузом лежал на всех решениях ген. Куропаткина, лишая его дерзания, препятствуя использованию благоприятных случаев для перехода к активным действиям и ведя от отступления к отступлению.
{142} По совокупности всех изложенных обстоятельств, война не могла быть популярна в русском обществе и в народе. И не только потому, что все сложные перипетии, предшествовавшие ей, держались в тайне, но и потому еще, что сама русская общественность, научные круги и печать очень мало интересовались Дальним Востоком. По словам Витте, 'в отношении Китая, Кореи, Японии наше общество и даже высшие государственные деятели были полные невежды'. Поэтому, когда началась война, то для многих единственным стимулом, оживившим чувство патриотизма и оскорбленной народной гордости, было предательское, без объявления войны нападение на Порт-Артур.
Правая общественность, не вдаваясь в оценку правительственной деятельности, ответила патриотическими манифестациями; либеральная отнеслась к войне по-разному, одни с патриотической тревогой, другие с безразличием, а потом и те, и другие использовали военные неудачи для сведения счетов с непопулярным правительством; левая общественность заняла явно пораженческую позицию. В брошюре, изданной социал-революционерами, под заглавием 'К офицерам русской армии', говорилось: 'Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения 'порядка'; всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, что русские радуются успехам наших противников'...
В конце концов, народ собирался спокойно на призывные пункты, и мобилизация проходила в порядке. И армия пошла на войну без всякого подъема, исполняя только свой долг.
Меня открытие войны застало в Польше. После командования ротой, я был переведен в штаб 2-го {143} кавалерийского корпуса, квартировавшего в Варшаве.
Поляки встретили объявление войны жутким молчанием, по внешности равнодушием, за которым скрывалось недоброжелательство и скрытые надежды на изменение судеб Польши.
Трогательную и волнующую картину представляли тогда в Варшаве манифестации небольших групп русских людей, с хоругвями и пением 'Спаси, Господи, люди Твоя' шествовавших по варшавским улицам среди молчаливой, злорадной толпы...
Польская социалистическая партия ('П. П. С.') откликнулась воззванием, полным злобы и ненависти к России и пожеланием победы японской армии. Умеренная партия 'народовых демократов', руководимая Дмовским, в своем обращении к стране предостерегала сограждан от активных выступлений, которые могут стать гибельными. Считая, что начавшаяся война не может еще повести к изменениям европейских границ, но поведет к внутренним переменам, благоприятным для подвластных России народов, обращение рекомендовало 'собирать силы и объединяться' для активной работы в будущем.
Эта точка зрения возобладала. В Польше не было попыток к народному восстанию. Отдельные террористические акты исходили исключительно от малочисленной 'П. П. С.', в особенности с конца 1905 года, когда во главе боевой организации партии стал Иосиф Пилсудский. Эта же партия была единственной среди всех российских революционных организаций, которая - за свой риск и страх, но от имени Польши - пыталась войти в договорные отношения с японским штабом...
В мае 1904 года Пилсудский поехал в Токио, с предложением сформировать; польский легион для японской армии, организовать для японцев службу шпионажа, взрывать мосты в Сибири. За это от {144} японцев для польского восстания требовалось оружие, снаряжение и деньги. И, кроме того, обязательство - при заключении мирного договора с Россией, потребовать предоставления Польше самостоятельности (!).
Насколько мало корней имела 'П. П. С.' в народе, видно из того, что, когда составлялось воззвание к военным полякам, Пилсудский требовал отнюдь не применять в нем 'партийный штамп', а изложить 'в горячо-патриотическом духе и даже с упоминанием Ченстоховской Божьей матери'...
Японцы приняли Пилсудского очень любезно, но отказали во всем. Разрешено было только выделить поляков-пленных в особые команды и допустить к ним антирусских пропагандистов. Денег японцы также не дали, и только оплатили обратную поездку Пилсудского.
Я подчеркиваю эту сторону деятельности Пилсудского, ибо ненависть его к России с юных лет довлела в нем над побуждениями государственной целесообразности, что привело впоследствии к событиям, одинаково трагичным как для национального противобольшевистского движения в России, так и для судеб самой Польши.
Старания 'П. П. С.' объединить против России революционные организации Финляндии, Прибалтики, Кавказа и др. окраин также не увенчались успехом. В Закавказье с объявлением войны состоялся ряд патриотических манифестаций мусульман, а закавказский шейх уль-ислам обратился к своим единоверцам с воззванием 'в случае надобности принести и достояние, и жизнь'. Даже Финляндия, которая бойкотировала в то время указ о привлечении ее граждан к воинской повинности, сделала приличный жест: ее сенат обратился с телеграммой к государю, свидетельствуя о 'непоколебимой преданности государю {145} и великой России' и ассигновал 1 мил. марок на военные нужды...
Центробежные силы в 1904 году не осложняли трудного положения России.
НА ВОЙНУ
Объявление войны застало меня больным. Незадолго перед тем на зимнем маневре подо мной упала верховая лошадь, придавила ногу и проволокла с горы вниз несколько десятков шагов. В результате - порванные связки, кровоподтеки, один палец вывихнут, один раздавлен и т. д. Пришлось лежать в постели. Когда был получен манифест о войне, я тотчас же подал рапорт в штаб округа о командировании меня в Действующую армию. Штаб, ссылаясь на неимение указаний свыше, отказал. На вторичное мое обращение штаб запросил - 'знаю ли я английский язык'? Ответил: 'Английского языка не знаю, но драться буду не хуже знающих'... Ничего не вышло. Нервничал, не находил себе покоя. Наконец, мой ближайший начальник, ген. Безрадецкий послал частную телеграмму с моей просьбой в Петербург, в Главный Штаб. И через несколько дней, к великой моей радости, пришло оттуда распоряжение командировать капитана Деникина в Заамурский округ пограничной стражи.
Дожидаться выздоровления я не стал. Решил, что до Сибирского экспресса как-нибудь доберусь, а там во время длительного пути (16 дней) нога придет в порядок. Назначил день отъезда на 17 февраля.
В Варшавском собрании офицеров генерального Штаба состоялись проводы 'дорожный посошок' - бокал вина и поднесение мне подарка - хорошего револьвера. Старейший из присутствовавших, {146} помощник Командующего округом, ген. Пузыревский сказал несколько теплых слов, подчеркнув мое стремление на войну, не долечившись.
На случай смерти я оставил в своем штабе 'завещание' необычного содержания. Не имея никакого имущества, я привел в нем лишь перечень своих небольших долгов, проект их ликвидации путем использования кой-какого моего литературного материала, и просил друзей позаботиться о моей матери.
Мать моя приняла известие о предстоящем моем отъезде на войну, как нечто вполне естественное, неизбежное. Ничем не проявляла своего волнения, старалась 'делать веселое лицо' и при прощании на Варшавском вокзале не проронила ни одной слезинки. Только после моего отъезда, как сознавалась впоследствии, наплакалась вдоволь, вместе со старушкой-нянькой.
До Москвы добрался я благополучно. Получил место в Сибирском экспрессе. Встретил нескольких товарищей по генеральному штабу, ехавших также на Дальний Восток. Еще на вокзале узнал от своих
